Дым

Название: Дым
Автор: crazykotyara
Фандом: Отцы и Дети
Описание: Четыре сигары, которые выкуривает Аркадий Кирсанов.
Персонажи: Аркадий Кирсанов, Евгений Базаров
Рейтинг: G
Жанры: Психология, Пропущенная сцена
Размер: Мини
Предупреждения: каноничная смерть персонажа

1.

Первую сигару Аркадий выкуривает под седым петербургским небом.
Едкий дым жжет горло, но Аркадий только едва заметно морщится - конечно, украдкой, чтобы не заметил Базаров. Он курит впервые и, если уж быть до конца честным с самим собой, по-прежнему не понимает, что другие люди находят в этом терпком, горьковатом табаке, но когда Базаров в своей обычной ленивой манере предложил ему «выкурить сигарку-другую», Аркадию и в голову не пришла мысль отказаться.
С Базаровым многие вещи в последнее время совершаются как-то сами собой, бездумно, словно по своей собственной воле; и хотя такие мысли, конечно, совершеннейшая чепуха, Аркадию сложно отрицать, что рядом с Базаровым он иногда немножко теряет голову. Аркадий редко побеждает в спорах, но легкая досада из-за поражения блекнет перед возможностью высказать свою точку зрения, подвергнуть свою позицию проверке на прочность, с головой уйти в выстраивание линии аргументов, и уже неважно, что эти аргументы разобьются вдребезги об куда более лаконичные и трезвые возражения, - азарт никуда не исчезает, как не исчезает гулко бьющееся сердце, сладко сжимающееся от осознания «да, мне есть, что сказать» и не менее важного «да, меня слушают».
Конечно, Аркадия пьянит нигилизм, а не сама личность Базарова - это было бы глупо, ведь они не признают авторитеты, - но всё-таки его самолюбию не может не льстить тот факт, что он имеет право называть своим другом человека, воплощающего в себе все принципы этого учения. В душном обществе Базаров, - резкий, отрицающий, насмешливый, - как глоток свежего воздуха в знойный день, и нет совершенно ничего зазорного в том, чтобы радоваться дружбе с ним; хотя самому Базарову об этом, конечно, не скажешь, но письма Аркадия к отцу так и сочатся восторгом.
Они курят у распахнутого окна, не обращая внимания на холод. Базаров в меланхоличном раздумии выпускает клуб за клубом, зимний ветер хлопает ставнями, и завитки дыма разлетаются под его порывами. С улицы веет свежим морозным воздухом, и Аркадий с наслаждением вдыхает его, ощущая сладкую дрожь от наполняющего его до краев чувства свободы.

2.

Аркадий привыкает к крепкому табаку, и дым уже не кажется ему таким уж едким. Сигара во рту стала чем-то привычным, но в то же время чем-то символичным. Аркадию нравится затягиваться и резко выдыхать, представляя, что вместе с дымом он выпускает из организма все застарелые вредоносные суждения и предрассудки. Такие фантазии Базаров, конечно, тоже назвал бы глупостями, но Аркадий не настолько суров к себе, чтобы судить себя за это слишком строго.
Курение как таковое он, впрочем, так и не полюбил как следует, но каждый раз, когда Базаров предлагает покурить, Аркадий не находит в себе желания отказаться.
В таких моментах, наполненных ленивым спокойствием, терпким дымом, седыми клочьями повисающим в воздухе, и, изредка, тихими и не особенно пылкими перепалками, есть что-то особенное, пожалуй, даже интимное. Вместе с дымом вокруг курящих приятелей струится какое-то особенное настроение. Сигара кончается, но это настроение никуда не уходит. «Сентиментальная чушь и романтизм», напоминает себе Аркадий, но скорее просто для очистки совести. Он честен с собой и прекрасно понимает природу вещей, но ведь и у нигилиста должны быть свои маленькие слабости.
Через распахнутые настежь окна в квартиру уже проникает запах весны, а вместе с ним - невидимое напоминание о скором отъезде. Аркадий испытывает смешанные чувства: он в предвкушении - ему хочется снова увидеть отца, Марьино и его обитателей, увидеть, что изменилось в привычном укладе жизни в имении, и чтобы другие увидели, как изменился он. И в то же время его не покидают опасения: не покажется ли ему скучной жизнь вдали от Петербурга? И не покажется ли ему скучной жизнь вдали от Базарова?
Аркадий катает меж пальцами тлеющую сигару, наблюдая за тянущейся от нее тонкой струйкой дыма, и неожиданно с его губ словно само соскальзывает:
– Ты мог бы поехать со мной. В Марьино.
Он тут же осознает глупость своего предложения - наивно думать, что Базарову настолько нечем себя занять, чтобы принимать такие приглашения. Аркадий уже думает о том, как бы сгладить возникшую неловкость, но Базаров не отвечает, только едва уловимо хмурится и смотрит в пустоту, прищурившись, словно что-то прикидывая. Затем переводит взгляд на Аркадия, пожимает плечами и бросает короткое:
– А почему бы и не поехать.
– Значит, договорились, – говорит Аркадий деланно безразличным тоном и подносит ко рту сигару, пряча за ладонью предательски тянущиеся вверх уголки губ. Из окна тянет весенней сладостью, и в этот раз дым на вкус тоже сладкий. Аркадий не любит сладкое, но этот день становится исключением.

3.

В этот раз дым не кажется ни сладким, ни привычно горьковатым. Он кислый и словно вязнущий на зубах. Аркадий проводит языком по небу и не может избавиться от мерзкого привкуса, который преследует его уже не первый день, но впервые - так сильно.
Может быть, дело в том, что он впервые раскуривает сигару по собственной инициативе, а не по предложению Базарова.
Может быть, дело в том, что стены дома слишком давят на него, но, как выяснилось, стоило ему выйти наружу, ночной полог давит на него не меньше, и в груди тесно без всякого табака.
Может быть, дело в том, что в комнате - их комнате - отсутствие Базарова чувствуется не менее остро, чем присутствие. Чувствуется настолько остро, что Аркадий ощущает это даже тогда, когда сам уже не в комнате.
Вечер слишком душный, и Аркадию дурно от этой духоты, его тошнит от кислого привкуса ревности, от смеющегося шелеста листьев, от своих собственных мыслей, от того, что Базаров сейчас с Анной Сергеевной, и он, Аркадий, здесь, конечно, лишний. Он чувствует себя глупцом, и это чувство только усиливается, когда он неосторожно обжигает палец о тлеющий конец сигары, но боли от ожога при этом не чувствует.
Аркадий докуривает сигару в душной тишине и плетется обратно, едва переставляя ноги. Но что ему делать в саду? Надеяться, что созерцание природы успокоит его, как бывало в детстве? Глупость и нелепый романтизм, как сказал бы Базаров.
Аркадий кривится, как от боли, садится за письменный стол и пустым взглядом смотрит в раскрытую книгу, но не может разобрать ни буквы.
Время растягивается, вязнет на крепко сжатых зубах, совсем как дрянной дым, и когда Базаров, наконец, объявляется, Аркадию кажется, что он сидит за этим столом уже вечность. За все это время он не перелистнул ни одной страницы.
От Базарова сквозит мрачной досадой, от Аркадия - разочарованием.
– Я не играл, – говорит Аркадий и облизывает пересохшие губы. На языке остается кисловатый вкус табака.

4.

Могильный камень отдает мертвенным холодом, но Аркадий не отнимает от него ладони, словно не замечая ледяного дыхания зимы, сковывающего онемевшие пальцы. Могила Базарова давно уже заброшенная и неухоженная - за ней некому следить, некому её навещать. Аркадий здесь первый гость за долгие годы.
Он навещает Базарова редко и каждый раз как будто по воле случая. Но случайности не случайны, и всякий раз, когда Аркадий стоит подле могилы своего друга, в его кармане непременно оказывается две сигары и коробок спичек.
Могильный камень, потрескавшийся и заросший дикой травой, однако, кажется куда более уместным и подходящим, чем любая другая могила. Ощупывая пальцами трещины и сколы, зарываясь ногтями в пробивающийся мох, Аркадий может закрыть глаза и на секунду словно почувствовать рядом присутствие кого-то еще, чего никогда не смог бы, будь Базаров похоронен в каком-нибудь другом месте. Неровная поверхность царапает пальцы, но Аркадий держит эту иллюзию так долго, как только может. Но когда он открывает глаза, перед ним только могильный камень. Nihil. Ничего.
Аркадий слушает тишину. Еловые ветки бесшумно покачиваются в воздухе, солнце медленно движется по небосклону, и под могильным камнем - небьющееся сердце.
Аркадий думает о том, как скоро перестанет биться и его сердце. Как скоро и он исчезнет во всепоглощающей пустоте. Он уже давно не считает себя нигилистом, но однажды придет и его черед отринуть собственное существование.
Аркадий кладет сигару на могильный камень и сует вторую между зубов. Две одинокие струйки дыма поднимаются вверх, растворяясь в прозрачном воздухе.
– Евгений, – начинает Аркадий, но тут же умолкает, словно испугавшись звука своего голоса. Слова излишни, здесь они ничто.
Аркадий докуривает сигару, так и не почувствовав её вкуса, и с трудом поднимается на ноги. Он чувствует себя опустошенным, но эта пустота - спокойная и правильная. Здесь в его душе нет места ни для чего кроме Ничего, и это - его дань уважения умершему.
– Nihil, – повторяет Аркадий тихо и, развернувшись, медленно идет прочь.

@темы: Отцы и Дети, фанфики

---

Leia

Название: Leia
Автор: crazykotyara
Фандом: Отверженные
Описание: На черно-белый карандашный рисунок пролили цветную краску, и Грантер становится одержим Аполлоном с портрета.
"И что, ответила тебе твоя картина?"
Персонажи: Грантер/Анжольрас
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, модерн-AU, Songfic
Размер: Мини
Предупреждения:

спойлер

суицид
Примечание: Mi-chan – Leia
В тексте используются фрагменты "Пепельной среды" Т.С.Элиота.

Мир Грантера нарисован серыми красками.
Он лавирует между тусклых блоков из камня и железа, в которых живут люди, почитающие себя венцом природы. С дымчатого неба изредка срывается капля-другая бесцветного дождя, но, похоже, вода в низких тучах ссохлась, как гуашь в незакрытой банке. По металлически сверкающим рельсам проносятся металлически сверкающие поезда, доверху набитые серыми людьми, бездумно торопящимися по своим делам.
Грантер идет по сизым узким проулкам. Пробегают мимо попискивающие крысы, испуганные вторжением на их территорию. Пролетает мимо ещё один пепельный день.
Грантер возвращается домой. Под ногами плещутся мутные лужи. Сверху хмурятся свинцовые тучи. Он заходит в тусклую парадную и взбирается по аспидным ступеням, сначала медленно, затем - всё быстрее и быстрее, пока отравленный сигаретным дымом и алкоголем организм не начинает протестовать резью в груди и сбившимся дыханием. Но и тогда Грантер не останавливается, пока не оказывается перед матовой дверью своей квартиры.
В прихожей мрачно, потому что лампочка перегорела месяц назад, а свет из большого окна на кухне досюда не добирается. Грантер сбрасывает замызганные грязью ботинки и на секунду задерживается перед зеркалом.
Смотреть не на что: и без того некрасивое лицо ещё больше изуродовано залегшими под запавшими глазами тенями, обострившимися скулами, спутанными грязными волосами и недельной щетиной. Грантер пытается скривить губы в ухмылке - отражение искажается в гримасе, словно хочет показать свое отвращение к нему. Вся нелепая фигура Грантера - словно результат работы неумелого скульптора, пытавшегося вылепить из глины Адама, но получившего в результате голема двадцать первого века.
Грантер пожимает плечами и, не в силах оттягивать момент и дальше, проходит вперед, к самой дальней двери. В его квартире две комнаты: одна - такая тесная, что в ней уместились только кровать и стул; вторая, по размеру как спальня и кухня вместе взятые, отведена под художественную мастерскую.
Стены в мастерской серые, сквозь толстое оконное стекло видно уныло проплывающие тучи, на полу разбросаны тюбики, испачканные в краске кисти, замызганные палитры, но Грантер на них даже не смотрит - его взгляд прикован к портрету у дальней стены.
Последние полгода из под руки Грантера не выходило ничего крупнее бледных эскизов простым карандашом: этими эскизами - бессмысленными набросками города и людей без лиц - был завален пол в его спальне, но Грантер больше там не спал, ночуя в мастерской. Потому что век серых эскизов был забыт.
Грантер подходит к холсту на расстояние нескольких шагов и чувствует, как спадают сковывающие грудную клетку цепи, как снова можно свободно дышать - и он дышит, упивается буйством красок: золотом волос, голубизной глаз, киноварью жакета и бесконечной синевой чистого неба за спиной написанного юноши.
Перед Грантером прекрасное божество, и он не верит до конца, что подобное могло выйти из под его кисти, но твердо уверен в одном: больше он никогда не сможет писать; не после того, как лучшее, что может быть создано красками, уже написано. Аполлон, покровитель искусств, направил его кисть, чтобы Грантер смог помочь ему обрести воплощение на холсте, и вот перед ним златокудрый ангел, грозно и сурово глядящий с картины.
Это средоточие красок пленяет, приковывает взор. Похоже, краски всего мира стеклись сюда, на этот холст, оставив во всей остальной вселенной лишь смазанные серые контуры, но Грантера это не волнует: распахнутые голубые глаза в обрамлении густых ресниц заменяют ему небо, а золото волос - солнечный свет.
В немом восхищении Грантер проводит пальцем в дюйме от холста, не смея прикоснуться к идеально ровным чертам. Он переполнен любовью и слепым обожанием, сбит с толку этой волной чувств. Циник в нем смеётся: нигилист, всю сознательную жизнь отрицающий саму возможность беспамятной любви, по уши влюблен - в собственную картину. И всё-таки Грантер знает: это не просто картина, это нечто, куда большее, чем несколько слоев масла, размазанных по холсту.
«Как мне стоит назвать тебя?»
Грантер мечтательно вздыхает и садится на пол, подобрав под себя ноги. Юноша с картины смотрит на него свысока, но Грантера это устраивает.

***

Из светло-серого небо чернеет, пока не становится таким темным, что Грантеру приходится включить свет. Ночное небо - матовое и однородное, как кусок акриловой ткани. Над мегаполисами не видно звёзд. Когда-то Грантера это угнетало. Когда-то он верил, что будь у него возможность высунуться из окна и увидеть над собой сверкающие огоньки далеких солнц, он не был бы так безнадежно несчастен. Теперь ему всё равно: прямо перед ним ярчайшая из звёзд, его собственный Сириус.
Грантер с неделю думал над именем для своего Сириуса, перебирал всевозможные варианты от самых простых до самых вычурных, пока имя не пришло само, откуда-то извне.
– Анжольрас, – шепчет Грантер тихо и чувствует, как на губы наползает улыбка. – Аполлон.
Анжольрас молчит, суровый и безразличный, словно выточенный из мрамора. А Грантер фантазирует о том, кем бы мог быть Анжольрас.
Олимпийским Богом, вкушающим нектар и амброзию, в тоге и лавровом венке в золотых кудрях?
Юным монархом, восседающим на троне в алой парчовой мантии?
Гордым и благородным рыцарем в сияющих доспехах, одерживающим победу за победой на турнирах?
Пристально всматривающимся в синие дали капитаном корабля, чьи локоны развевает морской ветер, а мундир изъеден солью?
Вторым Александром Македонским? Вторым Карлом Великим? Вторым Робеспьером?
Нет, это всё не то. Его Аполлон не мог быть вторым, он был создан для того, чтобы быть первым.
За мраморным обличьем скрывалась тайна, и Грантер непременно её разгадает.

***

Грантер просыпается и засыпает с мыслями об Анжольрасе. Это больше, чем одержимость, - это любовь. Он часами любуется идеальными контурами и переливами красок, каждую минуту открывая в собственном шедевре новые детали.
А затем ему приходится выходить в реальный мир, и весь восторг тут же блекнет; в фонтане эмоций что-то ломается, и вместо тугой струи наружу вытекает несколько капель, тут же высыхающих.
Снаружи душно, и Грантер задыхается на городских улицах. Свинцовые тучи прижимают его к асфальту, густой, серый воздух забивается в легкие клубами дыма, не давая вздохнуть. Горло Грантера забито грязью и дымом. Ему кажется, что ещё секунда, и его вывернет, выльется из горла вязкая серая смесь. Он забивается в сумрачную подворотню и глубоко дышит, но не может надышаться. Угождает локтем в гроздья паутины, попадает ботинком в лужу, и снова выходит на людную улицу, снова идет по бесцветному миру, такой чужой и такой потерянный.
Причин находится множество: надо заработать деньги, надо разжиться алкоголем и сигаретами, надо встретиться с приятелями и с ними же напиться до бессознательного состояния. Низменные причины отвлекают его от созерцания самого прекрасного существа во всей Вселенной, но Грантер слишком слаб, чтобы противостоять им. Он чувствует себя марионеткой, чьи конечности дергаются во власти ниток-обстоятельств. Затем уродливая кукла надоедает невидимому кукловоду, и до поры до времени нити безвольно повисают, а кукла ничком валится вниз. Грантер лежит на полу мастерской и счастливо-потерянно улыбается, глядя на юное божество.

Грантеру снятся серые сны, но и они наполняются красками, стоит там появиться его Аполлону. Грантеру снится, что он член революционного кружка студентов девятнадцатого века, и, на самом деле, ничего не меняется - он такой же никчемный пьяница, заливающий разочарование смесью водки, пива и абсента. Но там есть Он.
Грантеру достаточно сидеть и безмолвно слушать пылкие речи, зачастую даже не вслушиваясь в смысл. Свобода, равенство, братство - далекие и оторванные от реальности понятия, но Грантеру достаточно быть свидетелем чужой веры, чужой надежды. Незамеченный, он смотрит на Анжольраса, юного, пылкого, сурового, и в его душе шевелится давно забытое чувство восторга.
Грантер ни во что не верящий циник, но в Анжольраса он верит.
Просыпаясь, Грантер продолжает жить в мире своих снов. Представляет, как мог бы сидеть где-нибудь в углу, любуясь своим идолом, жадно ловить каждое слово, слетающее с его губ, и верить, верить, верить. Он не смеет мечтать о том, чтобы стать своему идеалу другом, он не мечтает даже о признании. Грантеру бы было достаточно и просто умереть рядом со своим Аполлоном.

***

Они сидят в каком-то баре. Веселые голоса сливаются в единый монотонный гул. Грантер пьет, пьет и Курфейрак, пьют все остальные. Пойло дешевое и невкусное, но Грантер надеется, что оно сможет отключить его в течении хотя бы нескольких часов. Через пару минут закончится очередной серый вторник.
За пределами мастерской красок нет, поэтому Грантер окидывает усталым взглядом привычные серые цвета. Серый галстук Фейи, серую оправу очков Комбефера, серый блокнот Жана Прувера, серый носовой платок, который комкает в руках Мариус, серую упаковку таблеток, с которой возится Жоли, серый фингал под глазом Баореля, серый мобильник Курфейрака, серые изодранные джинсы Боссюэ и, конечно, серую, мертвенно-бледную луну, заглядывающую в окно.
Пепельная минутная стрелка медленно тянется к двенадцати, и вот пепельный вторник переливается в пепельную среду.

Ибо знаю что время всего лишь время
А место место и только место
Что сущее суще лишь время
И в единственном месте

Курфейрак хохочет и стучит стаканом по столу, Прувер, самый большой любитель поэзии, одобрительно кивает, Комбефер смотрит с жалостью. Грантеру не нужен их смех, не нужно одобрение, не нужна жалость, но он смеется вместе со всеми своим хриплым серым смехом, пока смех не встает ему поперек горла и он не заходится в приступе сухого кашля. Жоли сыплет диагнозами, Курфейрак, Фейи, Боссюэ и Баорель - остротами, Прувер - поэтическими строчками, Комбефер - всё теми же сочувственными взглядами и как будто хочет что-то сказать, но так и не находит слов. Один Мариус сидит в углу с потерянным видом и теребит свой платок, не участвуя в общем веселье. Его любовную историю здесь знал каждый, и Грантер был тем, кто насмехался над ней больше всего, но сейчас он знает только одно: в баре есть человек, ещё более безнадежно потерянный и безнадежно глупый, чем Мариус Понмерси. И этот человек - сам Грантер.
Пошатываясь, Грантер выбирается из-за стола и, нетвердым шагом подойдя к Мариусу, хлопает его по плечу. Раздается новый взрыв хохота - и правда, комическая, должно быть, картина.
Мариус смотрит на него рассеянно и печально - задумчивые глаза на худом, бледном лице в обрамлении темно-серых прядей кажутся огромными.
– Ну что тебе?
– Подойди к ней и заговори, наконец, – говорит Грантер, и почему-то его снова душит смех. Мариус краснеет, то ли от смущения, то ли от злости. – Нет, я серьезно. Сколько можно ходить вокруг до около? Знаешь, что я сделал сегодня? Заговорил со своей картиной. Вот так надо завоевывать сердца!
Курфейрак фыркает в свой стакан с виски.
– И что, ответила тебе твоя картина? – спрашивает Баорель, и от хохота, кажется, сейчас обвалится потолок. Грантер не смеется.
– Нет! – почти кричит он, обуреваемый внезапной злостью. Перед глазами все плывет, и Грантеру приходится ухватиться за плечо Мариуса, чтобы не упасть. Мариус стряхивает его руку и отодвигается. – Нет, не ответила! Вы что, совсем ничего не понимаете?!
Хохот в клочья рвет барабанные перепонки, голова гудит. Грантер заваливается набок, выравнивается и на ватных ногах бредет к двери, измотанный и измученный. За ним увязывается чья-то тень, но Грантеру плевать.

Ибо не до полета крыльям сим боле
Лишь небо взбивают пустое
Скукожившееся и сухое
Меньше и суше чем воля

Фонарь тускло подмигивает ему. Грантер устало приваливается к стене из серого кирпича, дыша тяжело и прерывисто. Горло снова рвут в клочья невысказанные слова, невыплюнутый смех, неизбежная серая плесень организма, чужого для окружающего мира. Грантер кашляет, потом сует в зубы сигарету и выпускает клуб серого дыма. После первой затяжки всегда ненадолго легче.
Мерцающий свет фонаря заслоняет чей-то изящный силуэт, и Грантер поднимает голову, чтобы разглядеть лицо.
Грантер знает, что Монпарнас хочет ему предложить, и в этот раз, отдавая деньги, не колеблется ни на секунду.

Дома он несколько минут сидит на полу, согнув ноги в коленях, и просто всматривается в написанные черты. Слишком прекрасные, слишком реальные. И всё-таки иногда этого этого недостаточно.
Грантер кладет марку под язык, всё ещё не сводя взгляда с картины. Ожидая. Время растягивается, но Грантер готов ждать хоть вечность. Он улыбается краями губ, тихо вздыхает. И тогда Анжольрас сходит с холста.

***

Грантер плюет на работу и плюет на приятелей. Деньги, при участии Монпарнаса, утекают слишком быстро, и вскоре Грантер вынужден просить их у родителей.
Он помнил, как раздосадован был отец каждый раз, когда Грантер приносил домой очередную единицу по математике. Что бы он сказал, узнав, что через десять лет его сын не будет приносить в дом вообще ничего кроме очередного разочарования?
Грантера спрашивают, зачем ему такое количество денег. Грантер что-то врет. Ему не верят. Грантер врет изворотливее. Ему всё равно не верят. Тогда Грантер срывается и жалуется на то, как подорожал ЛСД за последние несколько лет.
На том конце трубки долгое, серое молчание. За ним - гудки. Грантер швыряет телефон в стену спальни, топчет бесполезные эскизы и возвращается в мастерскую. Что бы об этом сказал Анжольрас?
Анжольрас молчит, только смотрит, снова сурово, снова свысока. Грантер тает под этим взглядом. Так же тает и его выдержка.
Конечно, он может продать что-нибудь. Ноутбук, планшет, байк, квартиру, почку. Может занять денег у Курфейрака - тот, наверное, не откажет - Мариус и вовсе уже несколько месяцев живет в квартире Курфейрака и на деньги Курфейрака, при том, что они даже не встречаются. Но что дальше? Снова крутиться серой белкой в сером колесе?
Грантер выходит на улицу и стоит там какое-то время, ковыряя носком ботинка асфальт. Проезжающая мимо серебряная машина обдает его волной брызг из лужи. Грантер даже не морщится: он больше не чувствует холода.
Грантер докуривает последнюю сигарету, когда в него чуть не врезается оборванного вида мальчишка со смутно знакомым лицом. За ним - ещё двое таких же оборвышей, серых и взъерошенных, ну точно воробьи.
– Месье, – важно обращается к нему старший из троицы. – Не одолжите ли мне пару евро?
Грантер смотрит куда-то поверх голов детей, но в ответ на вопрос пожимает плечами и сует руку в карман куртки. Младшие ребята мгновенно оживляются, но старший сохраняет степенность. Он кивает на своих спутников и поясняет:
– Видите? Мне нужно кормить семью, месье. Двое малолетних сынишек, тут любой папаша зашьется.
Грантер хмыкает. Пальцы нащупывает какую-то бумажку, и он достает её, опускает взгляд. В руке зажата синяя купюра в двадцать евро. Мальчишки смотрят во все глаза. Грантер снова пожимает плечами и вкладывает её в протянутую детскую руку.
– Вот это щедрое подаяньице, – мальчик присвистывает, разглядывая купюру. Едва ли он вообще когда-либо держал столько денег в руках. – Благодарствую!
И дети убегают прочь, шлепая дырявыми башмаками по лужам. Грантер долго смотрит им вслед. Интересно, насколько красочен мир, предстающий пред их глазами?
Грантер запрокидывает голову, и целую долю секунды он почти верит, что наверху окажется высокое голубое небо. Но там - только низкие серые тучи.
Грантер возвращается в дом, как-то рассеянно отмечая, что только что отдал свои последние деньги. Он пожимает плечами в третий раз. Эти двадцать евро были слишком синими. Ему хватит синевы в глазах Анжольраса.

Грантер садится на корточки перед картиной, пытаясь оживить её силой мысли. У него почти получается - у художников не бывает проблем с воображением. И всё-таки этого не хватает. Не хватает даже того, что могут дать наркотики. Не потому, что Анжольрас был недостаточно реальным. Потому, что недостаточно реальным был Грантер.
Анжольрас был пролитым на черно-белый карандашный рисунок пятном краски. Может быть, Грантер и не осознал бы серость окружающей реальности, не наткнись он на эту цветную кляксу. Может быть, в этом и был смысл существования: вдыхать серый сигаретный дым, смеяться серым смехом, растворяться в сером океане города, и не понимать, отчего же на душе так муторно. Может быть, в этом и был смысл существования. Но в этом ли был смысл жизни?
– Что я должен делать? – спрашивает Грантер тихо, глядя прямо в голубые глаза напротив. – Прошу, скажи мне. Анжольрас, что я должен сделать?
Анжольрас молчит. И в этом кроется ответ.
Грантеру необязательно быть замеченным. Грантеру необязательно быть признанным.
Грантеру бы было достаточно и просто умереть рядом со своим Аполлоном.

Научи нас участью и безучастью
Научи нас покою

В кладовке у Грантера есть канистра с бензином, но он уже горит изнутри, поэтому самосожжение стало бы дурной шуткой. Вместо этого он достает аптечку и вытряхивает на ладонь все таблетки, которые находит. К концу в руке приличная горсть, но у Грантера есть целая бутылка водки - хватит, чтобы запить и чтобы закрепить эффект. И Грантер не колеблется ни на секунду.

Молись за нас грешных ныне и в час наш последний
Молись за нас ныне и в час наш последний.

@темы: отверженные, фанфики, анжольтер

---

Название: Красная Шапочка Анжольрас
Автор оригинала: Ren
Оригинал: archiveofourown.org/works/804817
Переводчик: crazykotyara
Фандом: Отверженные
Описание: Давным-давно, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил маленький мальчик-революционер по имени Анжольрас. На Анжольрасе всегда была надета красная шапочка, но окружающие все равно звали его Анжольрасом, потому что «Красная Шапочка» - глупая кличка.
Персонажи: Грантер/Анжольрас
Рейтинг: PG-13
Жанры: Юмор, AU
Размер: Драббл

Давным-давно, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве (это Франция, если кто ещё не понял) жил маленький мальчик-революционер по имени Анжольрас. На Анжольрасе всегда была надета красная шапочка, но окружающие все равно звали его Анжольрасом, потому что «Красная Шапочка» - глупая кличка. (Хотя не то что бы «Анжольрас» - намного лучше.)
Однажды, устав от гнета монархии, Анжольрас решил посетить свою бабушку. Матушка предупредила его, чтобы он не ходил через лес, в котором обитали опасные существа, но Анжольрас сурово ответил:
– Как это типично для буржуазии - бояться низших классов!
Затем он наполнил корзинку гостинцами для своей бабушки, надел красную шапку и отправился в путь.
В лесу Анжольрасу повстречался Грантер.
– Куда ты направляешься, о бесстрашный лидер? – спросил Грантер.
– Несу корзинку с гостинцами для бабушки, – ответил Анжольрас.
– О, – сказал Мариус, как раз проходивший мимо, направляясь на свидание с Козеттой. – Какое совпадение, у меня есть дедушка! Я не знал, что у тебя есть бабушка.
– Гражданин, – сказал Анжольрас. – Моя бабушка - это Республика.
И Анжольрас направился прочь, глубоко раздосадованный глупостью своих друзей, тем, что Грантер был так пьян, что вынужден был обнимать дерево, чтобы удержать равновесие, и тем, что Мариус был Мариусом. Но Грантер был не настолько пьян, чтобы потерять способность двигаться, поэтому он решил последовать за Анжольрасом к дому его бабушки.
По пути Анжольрас останавливался, чтобы вдохновить людей пламенными речами и раздать им памфлеты, так что Грантер первый добрался до бабушкиного дома. Он стучал и стучал в дверь, но ответа не последовало, потому что Бабушка Франция была в Версале на ужине с королем и не особенно беспокоилась о гражданах.
Так что Грантер забрался внутрь через окно (не особенно грациозно, потому что он всё ещё был пьян) и решил подождать Анжольраса. Также, поскольку это показалось Грантеру хорошей идеей (мы уже упоминали, что он был пьян?), он снял с себя всю одежду и залез в постель, накрывшись триколорным одеялом.
Некоторое время спустя прибыл Анжольрас, чрезвычайно счастливый, поскольку ему удалось раздать все памфлеты.
– Добрый вечер, Родина, – приветствовал Анжольрас, подойдя к кровати и посмотрев на свою бабушку. Все, что он мог видеть, - макушку головы и лодыжки, торчащие из под одеяла.
– Какие темные волосы у тебя сегодня, бабушка! – заметил он. – И какие большие ноги! И откуда так пахнем вином?
– Эм, – сказал Грантер, который на самом деле не ожидал, что его маскировка сработает, но, в конце концов, перед ним был человек, который поручил самую важную работу на баррикаде полному незнакомцу, так что почему бы и нет. Грантер взглянул на Анжольраса из под одеяла.
– Это во имя блага народа? – предположил он наугад. – Или революции? Что-то в этом духе.
– А, тогда ладно, – (мы уже упоминали, что он был легковерен).
– Я принес тебе гостинцы, – сообщил Анжольрас, протягивая корзинку Грантеру. Тот жадно схватил её, надеясь найти там еду или, может быть, даже вино. Но корзинка была полна кокардами, французскими флагами и пистолетами, поскольку что ещё могло быть в корзинке Анжольраса.
Грантер ненадолго задумался, затем пожал плечами.
– В следующий раз, захвати заодно презервативы, – сказал он и прыгнул на Анжольраса.
В этот момент должен был появиться кто-нибудь, кто спас бы нашего героя из объятий волка, но, к несчастью, в этот день охотник Жавер был занят охотой на Жана Вальжана (как, впрочем, и в любой другой день своей жизни), Жан Вальжан был занят слежкой за Козеттой, потому что ему было необходимо убедиться, что она в безопасности, а Козетта была на свидании с Мариусом, и они пели в слащавом дуэте, которому аккомпанировал хор птичек и маленьких лесных зверушек.
(Козетта и Мариус пели. Не Вальжан и Жавер. Ну хорошо, возможно, Вальжан и Жавер тоже пели.)
В любом случае, из-за неблагоприятного расклада обстоятельств, никто не пришел спасти Анжольраса, поэтому Грантер забрал его и его девственность.
КОНЕЦ.

@темы: слэш, перевод, отверженные, фанфики, анжольтер

---

Название: Никому нет дела до одинокой души Мариуса (как и его члена)
Автор оригинала: thepeopletoomustrise
Оригинал: archiveofourown.org/works/770916?view_adult=tru...
Переводчики: crazykotyara, Sylph of Breath
Фандом: Отверженные
Описание: Мариус Мучительно Неловкий Понмерси только что обзавелся новым телефоном и решает, что непременно должен попробовать заняться виртом со своей девушкой.
Персонажи: Мариус/Козетта, Жан Вальжан/Жавер
Рейтинг: R
Жанры: Юмор, AU (модерн), ER
Размер: Мини

У Мариуса был новый телефон.
С блестящим новым экраном и клавишами, издающими очаровательные звуки при нажатии, неограниченным лимитом памяти, возможностью обмена фотографиями с невероятно высоким качеством изображения и возможностью использовать групповые чаты, чего ему хотелось уже давно. От восхищения у него перехватило дыхание, и некоторое время Мариус был совершенно и полностью оглушен.
Мариус всё ещё осваивался с телефоном, когда его посетила мысль. Переписываться с его старого телефона, работающего со скоростью черепахи и у которого не доставало клавиш, было практически невозможно. Особенно, переписываться с Козеттой.
И Мариус, будучи Мариусом, довольно часто читал женские журналы в поисках полезной информации о женской психологии. Не так давно он прочёл статью о вирте - занятии, о котором он раньше даже не задумывался. Но сейчас он держал в руках своё новое фантастическое устройство и буквально чувствовал себя полным сил, так что, почему бы и не попробовать?
О да. Он покажет Козетте, что он тоже может быть соблазнительным и внезапным, оставаясь при этом богом техники.

Мариус: Хей Козетта! Канделябр
Мариус: Прости, автозамена. *Как дела?

В завершение он гордо улыбнулся.

Козетта: Привет любимый <3 как новый телефон?
Мариус: Крупа
Мариус: *круто

Он почесал в затылке и провел пальцем по экрану. Да, к этой штуке с автозаменой ещё надо привыкнуть. Но от Козетты это его не отдалит.

Козетта: Ты придешь на ужин сегодня?
Козетта: <3
Мариус: Да Но знаешь о чем
Мариус: Извини, я нажал на отправить. Знаешь о чем я сейчас думаю?
Козетта: ???

Мариус гордо улыбнулся сам себе. У него был наготове идеальный ответ, которые, если верить журналу, мгновенно заведет её.
Несмотря на то, что они состояли в отношениях два года, им было совершенно комфортно друг с другом, но утонченная маленькая Козетта и Социально Неловкий Мариус ещё не изучили досконально сексуальную сторону своих отношений.

Мариус: Я думаю о тебе без одежды
Курфейрак: КАКОГО ЧЕРТА МАРИУС

Мариус моргнул и чуть не выронил свой новый девайс. Курфейрак стоял рядом с Козеттой в списке контактов, и его палец, должно быть, соскользнул. Он почувствовал, что краснеет, несмотря на то, что сейчас был в одиночестве.

Мариус: Прости не тот нонсенс
Мариус: *номер
Курфейрак: НУ Я ХОЧУ СКАЗАТЬ, если ты по этой части...

Мариус покачал головой и переключился обратно на Козетту, убедившись, что на этот раз он не перепутал номер. Вздохнув, он переслал сообщение.

Козетта: оу <3

Гм. Он зашел в тупик. Что именно надо ответить на «оу» в такой ситуации?

Мариус: У тебя прекрасное тело.

Мариус снова гордо улыбнулся, восхищенный своим навыком безупречной и чувственной переписки. Его щеки горели, и он покусывал губы.

Жеан: Спасибо, Мариус! Хорошего дня!

Мариус неверяще уставился на телефон. Как вообще он умудрился отправить сообщение Жеану вместо Козетты? Должно быть, он слишком спешил, решил он и осторожно переслал текст Козетте. Что ж, во всяком случае это был Жеан. Будь это Курфейрак или Грантер, ему бы точно никогда не дали это забыть.

Козетта: Спасибо Мариус А знаешь что прекрасное в тебе?

Ага, она вовлеклась! Мариус мысленно дал пять самому себе и вернулся к телефону, когда пришло следующее сообщение.

Козетта: твоя штучка :Р

По спине пробежали мурашки. Она сказала штучка. Черт, а она хороша в этом.

Мариус: Я бы хотел ласкать Твою Грудь!
Курфейрак: мариус.

Он проигнорировал Курфейрака и переслал текст Козетте.
На самом деле, Мариус совершенно не мог держать себя в руках сейчас, потому что ощущал, как из глубин его души в нем пробудился бог секса. Интересно, возбудили ли её эти безупречные слова?
Она читала его мысли.

Козетта: оххх хаха я возбудилась <3
Мариус: Я роже возбудился
Мариус: *тоже
Козетта: ты такой горячий когда возбужден <3

Сердце Мариуса билось как сумасшедшее. Да, она действительно была хороша в этом, потому что он в жизни бы не подумал, что этот кусок железа может настолько возбудить его, но у нее это каким-то образом получилось.
Мариус ненадолго задумался. Они оба зрелые, способные нести ответственность люди, и он решил, что может пойти дальше. Сделав глубокий вдох, он набрал сообщение нового типа.

Мариус: Я хочу, чтобы мой член был в твоей вагине

Он сел, ожидая. Его сердце громко стучало от предвкушения и волнения - никогда раньше Мариус не говорил ей такие вещи. Ей понравится? Или она подумает, что он отвратителен? Телефон завибрировал от волны новых сообщений.

Анжольрас: Объясни, как это способствует нашему делу.
Анжольрас: О, верно! Никак!
Анжольрас: Первым делом Франция, а девушки потом, Мариус! Мы это уже проходили! Черт возьми!

Мариус решил, что достиг апогея смущения, и хотел только навсегда исчезнуть с лица земли. Он сбивчиво напечатал ответ.

Мариус: просторы
Мариус: *прости Антракт
Мариус: *Англия
Мариус: *Анархист
Мариус: *Анжольрас
Анжольрас: Неужели моё имя настолько сложное?

Мариус со вздохом пригладил волосы. Он и не подозревал, насколько вирт на самом деле изматывающий. Когда Курфейрак рассказывал ему о своих сексуальных приключениях, включающих использование технологий, он ни разу не упоминал про автозамену. Или трудности с экраном. Мариус отправил тот же текст Козетте, решив, что терять в любом случае уже нечего.

Козетта: ты заставляешь меня краснеть хаха <3
Козетта: Мне нравится твой член
Мариус: спс Мне нравится твоя Грудь
Козетта: Хочешь потрогать её?
Мариус: ага. Очень сильно

Теперь Мариус широко улыбался, ликуя от своей безупречной сексуальной ауры и впечатленный тем, насколько удобной оказалась концепция вирта в целом.
Неожиданный прилив уверенности заставил его пальцы забегать, и он без раздумий отправил сообщение.

Мариус: Я на взводе.
Комбефер: Мне неуютно. Все в порядке, Мариус? Мне позвонить Жоли?!

Комбефер, Курфейрак, Козетта... Почему имена всех его друзей начинались на К, из-за чего они находились рядом друг с другом в списке контактов?! Это бесило.

Мариус: Всё нормально

Немного огорченный, он отправил такое же сообщение Козетте.

Козетта: Оххх

С этим виртом его настроение было словно американскими горками.

Мариус: Я хочу быть в тебе
Анжольрас: Да черт возьми, Мариус.
Мариус: ох прости Антарктида
Мариус: *Антология
Мариус: *Антресоль
Мариус: *Аранжировка
Мариус: *Аннотация
Анжольрас: Я заблокирую твой номер.

Мариус закусил губу и почти ударил себя по лбу. Всё, чего он хотел, - показать, черт возьми, своей девушке, как хорош он в сексе, но этот телефон делал это занятие невыносимо неловким процессом. Он просто переслал текст сообщений, немного приукрасив его.

Мариус: Я хочу быть в тебе Ах Я так вооружен
Мариус: *Вашингтон
Мариус: *ВОЗБУЖДЕН Я ЧЕРТ ВОЗЬМИ ВОЗБУЖДЕН
Мариус: Я ПРОСТО ПЫТАЮСЬ ГОВОРИТЬ С ТОБОЙ СЕКСУАЛЬНО И
Мариус: я опять нажал отправить
Мариус: И С ЭТИМ ТЕЛЕФОНОМ ЭТО ТАК СЛОЖНО
Мариус: ПОЧТИ ТАК ЖЕ СЛОЖНО КАК МНЕ СДЕРЖИВАТЬ СВОЁ ЖЕЛАНИЕ
Мариус: хаха шутка

Закончив свою тираду, Мариус, трясясь от злости, резко сел на диван и попытался восстановить дыхание. Он просто сидел, ожидая хоть какого-нибудь знака, доказавшего бы ему, что вся эта затея стоила того. Это отняло у него слишком много сил и времени. Журналы обещали, что всё будет легко и сексуально, но оказалось, что это было совершенно не так.
Вдруг телефон завибрировал, и Мариус понадеялся, что это какой-нибудь очень классный ответ от Козетты, и...

Козеттин отец: Что

***

– ВАЛЬЖАН! – раздался с кухни крик Жавера, и Вальжан поспешил подойти, беспокоясь, не случилось ли с его парнем чего-то плохого. Но когда он зашел на кухню, Жавер всего лишь держал телефон Вальжана в руке, сжимая его с такой силой, что побелели костяшки.
– Что?
– Кто этот человек, что посылает тебе сообщения сексуального характера? Тут сказано, этот человек возбужден? – Жавер буквально кипел от злости, и его трясло от гнева и растерянности.
Вальжан был в не меньшей растерянности.
– Откуда мне знать! Как зовут отправителя? В списке контактов.
Теперь он был взволнован.
– Мариус? Понмерси?

@темы: слэш, перевод, отверженные, фанфики, гет, вальвер

---

Название: Звездный
Автор: crazykotyara
Фэндом: ориджинал
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, филолософия, вампаеры
Размер: Мини (1788 слов)
Описание: О сугробах, звёздах и остановившихся часах

Весь день с неба крупными хлопьями валил снег, но к вечеру оно снова стало ясным. Бейли поднял голову и посмотрел пару секунд на звёзды, прежде чем подойти к самому крупному сугробу. Снег приятно скрипел под ногами, а когда Бейли остановился, на сад опустилась не менее приятная тишина. Бейли улыбнулся. Предчувствия никогда не обманывали его.
– Карл Ампер, что, скажи пожалуйста, ты делаешь?
Карл был наполовину погребён под слоем снега, его светлые волосы разметались, практически слившись с сугробом, а полуприкрытые глаза тускло смотрели в бархатное небо.
– Наслаждаюсь видом, – голос Карла тоже был бархатным, и когда он наконец перевёл взгляд на Бейли, уголки его губ будто бы немного приподнялись.
– Лёжа в сугробе, – сколько часов, интересно? Бейли не был уверен, что готов знать ответ. Карл всё время выкидывал что-нибудь странное: однажды, например, вынырнул со дна озера, за которым Бейли наблюдал в течении получаса.
– Ага, – Карл лениво потянулся и перевернулся на бок, набрав за шиворот рубашки ворох снега. – Расслабляет, знаешь ли. Хочешь попробовать?
– Воздержусь, – Бейли покачал головой и, наконец, взял себя в руки. – А ну вылезай.
Карл недовольно покосился на него.
Иногда Бейли думал, что готов вечность рассматривать глаза Карла. Тёмно-багровая, как насыщенное старое вино, радужка, чуть темневшая у краёв и, напротив, светлевшая ближе к центру, и немного вытянутый зрачок, похожий на кошачий. В этих глазах двадцать три часа из двадцати четырёх читалась смертная скука, и для Бейли не существовало большего удовольствия, чем расшевелить Карла настолько, чтобы хотя бы один час эти глаза горели - неважно чем: азартом, весельем, злостью, да чем угодно.
Но на деле вытащить Карла из очередного странного положения каждый раз оказывалось важнее, чем любоваться его глазами.
– Вылезай, – повторил Бейли строже. – Не представляю, что буду объяснять соседям, если они поинтересуются, почему какой-то парень полдня провалялся у меня в саду, зарывшись в снег.
Этот аргумент, похоже, возымел действие: ненавидящий людское внимание Карл хмыкнул, но лениво перетёк в сидячее положение, а затем и встал. С налипшим на лицо снегом, сбившейся рубашкой и взъерошенными волосами он выглядел таким юным, что Бейли невольно умилился и тут же позабыл весь заготовленный запас замечаний. Хватило только на:
– Почему ты просто не зашёл?
Карл пожал плечами.
– Ты не приглашал.
– О, перестань. В чём смысл этой формальности - не входить без приглашения? Я уже говорил: ты всегда можешь войти в мой дом, – Бейли качнул головой и фыркнул. – Но только после того, как вытряхнешь снег из волос.
Карл наконец-то улыбнулся - в своей обычной кривоватой манере на одну сторону, обнажив часть челюсти с ровными белыми зубами и заострённым клыком. Зубы почти так же завораживали, как и глаза, но в более пугающем смысле.
Снег к Карлу не лип, поэтому стряхнуть его оказалось по большей части просто, только осталось чуть-чуть на скуле, там, где щёку пересекал бледный тонкий шрам.
И этот шрам был единственным в Карле, что ни в какой степени не завораживало - сама мысль, что кто-то мог ранить это грациозное существо, отдавалось внутри каким-то жгучим неприятным чувством.
– Сегодня красивые звёзды, – Карл подошёл на шаг ближе, встав к Бейли почти вплотную, и запрокинул голову. Теперь Бейли, будучи выше его на голову, мог рассмотреть его лучше. – Знаешь, что ещё будет красивым?
– Что? – спросил Бейли, которому стало плевать на звёзды, но всё ещё не было плевать на красоту.
– День, когда все звёзды упадут. Всё небо будет в росчерках от падающих звёзды, весь воздух будет в желаниях, загаданных на падающие звёзды, а потом - темнота.
Бейли пожал плечами и уже хотел заметить, что он до этого дня всё равно не доживёт, но Карл продолжил:
– Но мне этого не хочется. Я смотрю на эти звёзды целую вечность, но это никогда не надоедает.
– Некоторые вещи не надоедают, – Бейли пожал плечами ещё раз. – Например, я могу вечность перечитывать Тома Сойера.
Или смотреть на Карла.
Конечно, Карл никогда не читал Тома Сойера.
И никогда не смотрел на себя в зеркало.
Но он только рассмеялся.
Бейли протянул руку и коснулся его запястья - ледяное.
– Мне больше нравится, когда ты в тепловом равновесии с комнатной температурой.
Карл поднял брови.
– Ну так отогрей меня.
– Мой дом тебя отогреет, – и это - приглашение. – Но сначала стряхни чёртов снег с лица.
Подавшись неясному порыву, Бейли наклонился и попытался слизнуть снег с щеки Карла, только затем осознав, какую глупость совершил.
– Ты ко мне прилип, – сказал Карл. – Ты прилип к моей щеке своим языком. Твоя мама не учила тебя, что зимой нельзя лизать качели?
Бейли ни разу не прилипал языком к качелям в детстве, но от судьбы, похоже, не уйти. Он попытался сказать это вслух, но вышло лишь невнятное мычание.
– Мы медленно и боком идём в твой дом, умник.

– Это было самое глупое, что случалось с тобой за двадцать лет, верно? – Карл толкнул его в плечо, хитро прищурившись.
– Это было самое романтичное, что случалось с тобой за двадцать десятков лет, верно? – парировал Бейли.
Никто из них не стал возражать.
Из окна было видно звёзды, и пока Бейли наблюдал за игрой языков пламени в уютно потрескивающем камине, Карл разглядывал ночное небо. Он дёрнул Бейли за рукав, и в тот же миг одна из звёзд сорвалась с небосвода и, прочертив яркую полосу, рухнула за кромку леса, скрывавшего горизонт.
– Она потухла уже множество световых лет назад, – сказал Бейли. – Странно, что мы загадываем желания на мёртвых звёздах.
– Может быть, – Карл пожал плечами. – А может, это простая комбинация желаний. Желание звезды - увидеть что-то настолько красивое, как Земля. Её желание исполняется, и люди загадывают желание на исполненное желание. На удачу.
– Желать что-то так сильно, чтобы умереть после этого? Не знаю. На такое способны люди, но звёзды?
Карл молча посмотрел на Бейли, но тогда он не понял значение этого долгого взгляда.
– В космосе холодно и одиноко, Бейли. Ты можешь быть сколь угодно прекрасной звездой, но однажды это надоедает. Иногда посмотреть на что-то прекрасное, пусть даже перед смертью, может быть не менее ценным, чем предшествующее существование. В конце концов это движение.
– Перестань быть таким романтиком, я сейчас влюблюсь ещё раз, – Бейли взъерошил Карлу волосы, и тот улыбнулся, смешно дернув носом.
– Я забыл часы в сугробе. Схожу за ними.

Бейли вспомнил, что Карл вечно требовал приглашения при каждом новом входе в дом, поэтому нехотя поднялся с дивана, но когда он вышел в прихожую, то к своему удивлению увидел, как Карл входит обратно, зажав в ладони старинные железные часы на цепочке.
– Похоже, они встали, – сообщил Карл с лёгким сожалением. – Сколько сейчас времени?
Бейли сверился со своими наручными часами.
– Два десять.
– Точно. Мои всё ещё на двух.
– Можем отнести их в ремонт.
– Лучше куплю новые, – Карл опустил взгляд на запястье Бейли. – Хочу наручные, как у тебя. Это, похоже, удобно.
– Ты раньше был не особенно расположен к новым покупкам, господин консерватор, – Бейли потянул Карла за рукав обратно в гостиную, и тот не стал сопротивляться.
– Вдруг появилось желание, – Бейли сел на диван, и Карл устроил голову у него на коленях. Он казался сонным, хотя Бейли и знал, что он никогда не спит. – Эту люстру я тоже бы предложил поменять.
– Решил заняться переустройством дома?
– Может быть. Вчера видел в витрине отличную люстру. Принесу её домой завтра. Повесим.
Любовь Карла принимать решения о чужой собственности возмущала меньше, чем должна была. Может быть потому, что Бейли вдруг понял: это первый раз, когда к слову «дом» Карла не добавил «твой».
За окном Земле подмигнула ещё одна звезда.

@темы: слэш, ориджиналы, фанфики

---

Название: Endless circle
Автор: crazykotyara
Фэндом: Отблески Этерны
Персонажи: Ричард Окделл, Валентин Придд
Рейтинг: G
Жанры: Джен, AU
Размер: Мини (1788 слов)
Описание: Первый раз Ричард увидел рисунки в начале последнего учебного года.


Первый раз Ричард увидел рисунки в начале последнего учебного года, на уроке истории. Они - выпускной класс, и по-хорошему стоило бы сосредоточиться на учёбе, но с историей всё шло не так, как нужно.
Ричард был хорош во всех гуманитарных предметах, он просто обожал литературу, и, казалось бы, с историей тоже не должно было быть проблем, но что-то мешало. Ричард действительно пытался заинтересоваться ею, но как только он открывал учебник, в груди появлялось какое-то неприятное чувство. Чувство фальши. Оно вязло на зубах, застывало комом в горле, сдавливало грудь и обосновывалось свинцовой тяжестью в животе. Для себя Ричард объяснял это тем, что, должно быть, услышав в детстве очевидное мнение о том, что вся история переписывается тысячами раз так, как диктует текущее правительство, разочаровался в этой науке изначально.
Уроки истории проходили скучно: Ричард, чувствуя острую потребность как-то отвлечься от монотонного рассказа учителя, занимался ерундой: складывал из листов записной книжки бумажные самолётики, например, - и в итоге начинал чувствовать себя простым бездельником, прожигающим деньги, выплачиваемые за обучение, впустую.
Первый рисунок Ричард увидел в середине недели. Придд сидел за соседней партой справа, и в любом другом случае Ричард вообще не обратил бы на него внимания, но, зацепившись взглядом за рисунок, уже не смог отвернуться. Это было крыло королевского дворца, набросанное синей шариковой ручкой. Выглядело оно совсем не так, как сейчас, но почему-то именно этот вариант и казался наиболее правильным. Ричард вспомнил, что дворец неоднократно перестраивался и реставрировался, как и все культурные памятники. Это всё объясняло. Кроме одного - Ричарду неоткуда было знать, как должен выглядеть королевский дворец. Если бы он видел древние чертежи... Но он не видел, он всегда избегал исторических музеев и всего, что с этим связано. Он бы запомнил, если бы видел что-то такое.
Ричард поскрёб пальцем парту, пытаясь отвлечься, но вышло плохо. Рисунок притягивал взгляд, и противостоять этому притяжению было невозможно.
Ричард не думал, что Придд умеет так рисовать, что вообще умеет рисовать. Если быть точным, о Придде Ричард вовсе не думал - из всех его одноклассников Придд был самым тихим и никогда не искал чьей-либо компании; Ричард даже не помнил, когда Придд оказался в его классе - они совершенно точно учились вместе не с самого начала.
В нарисованную балюстраду ткнулся стержень ручки. Ричард вздрогнул и поднял взгляд. На него своими безжизненными серыми глазами смотрел Придд. Ричард неожиданно смутился, поняв, что, должно быть, уже минут пять пялится в чужую тетрадь через проход между партами, и торопливо отвернулся, уткнувшись взглядом в доску. В эту же секунду прозвенел звонок. Ричард побросал учебники в сумку и выскочил из кабинета, наверное, даже слишком поспешно. Реакция была несоразмерна произошедшему, и Ричард понятия не имел, почему случившееся так его задело. Может быть, он заболел - да, скорее всего.
Вопреки опасениям Ричарда, на следующий день Придд на него никак не отреагировал, даже не оторвал взгляд от учебника физики, по которому готовился к тесту, когда Ричард вошёл в класс. Это было ожидаемо, но Ричард всё равно почувствовал облегчение.
Дни потекли серой дождливой чередой. Ричард впал в какую-то тоскливую апатию и не мог сказать, с чем это было связано. Может быть с тем, что это был его последний школьный год, и после придётся поступать в университет, а Ричард до сих пор понятия не имел, чего он хочет от жизни. Вокруг всё казалось каким-то призрачным и ненастоящим, будто всё только сон, и однажды Ричард проснётся, и вот тогда... Но Ричард не просыпался.
А под конец месяца Придд обронил тетрадь.
Шёл дождь, и школьный двор пестрел разномастными зонтиками. Под ботинками хлюпала вода, впереди маячил лиловый зонт Придда. Автобус Ричарда отходил с той же остановки, поэтому часть пути они с Приддом проделывали вместе. Они часто стояли на остановке на совсем небольшом расстоянии друг от друга, и Ричард иногда думал о том, что, может быть, стоило попытаться заговорить с ним о рисунках, но каждый раз ничего не выходило. Ричард не умел завязывать разговоры, Придд, если и умел, - не хотел.
Подошёл автобус, обдав их ледяными брызгами из лужи. Придд запрыгнул в него, сумка с не до конца застёгнутой молнией, висящая на его плече, мотнулась, из неё выпала тетрадь и шлёпнулась на мокрый асфальт. Двери захлопнулись и автобус тронулся. Если Придд и заметил потерю, было уже поздно. Ричард постоял пару секунд в нерешительности и наклонился поднять тетрадь. Он сможет вернуть её после выходных, наверняка Придду она понадобится.
Подавив искушение заглянуть в тетрадь прямо сейчас, Ричард положил её в сумку.
Ричард думал о ней всё то время, что ехал в трясущемся автобусе, и после, когда шёл до дома под дождём, но когда оказался, наконец, в своей комнате, заколебался. Рыться в чужой тетради было не слишком-то порядочно. Кроме того, Ричард подсознательно чувствовал, что если найдёт в тетради другие такие рисунки - что-то непоправимо изменится. Не факт, что к лучшему.
Может быть, конечно, там просто конспекты. Обычные конспекты по химии, например. Ричард привалился к стене, раздираемый внутренними противоречиями. Он должен был заглянуть в тетрадь. Это могло быть - казалось - по-настоящему важным.
Подрагивающими пальцами Ричард раскрыл тетрадь на середине.
Это не были конспекты по химии.
Ричард просмотрел всю тетрадь. Она была изрисована не полностью, где-то на три четверти, но хватило и этого. Ричард не мог описать чувство, которое возникло у него, когда он разглядывал рисунки Придда. Бесконечные пейзажи, фрагменты зданий, лошади и оружие, люди с пустыми, не нарисованными лицами. Одновременно знакомое и чужое. У Ричарда заболела голова. Он положил тетрадь на стол и рухнул на кровать, морщась. Его потряхивало. Ричард не понимал, что происходит и уже не был уверен, что хочет понимать.
На следующий день у него поднялась температура. Забывшись беспокойным сном, он видел рисунки Придда - не шариковой ручкой, а полноценные, яркие и живые. Когда Ричард открыл глаза и посмотрел на тяжелое серое небо, его снова замутило. Ричард не хотел думать ни о чём, и он старался, действительно старался. Леворукий бы побрал ту минуту, когда он решился открыть тетрадь.
В понедельник утром градусник показал, что температура почти в норме. Причин прогуливать школу не было; выпускные экзамены были ближе, чем казалось.
Ричард положил тетрадь Придда в сумку вместе со своими, но когда зашёл в кабинет, отдавать тетрадь перед всем классом вдруг показалось неправильным.
Шанс представился только на третьей перемене.
Придд вышел, и Ричард отправился за ним. Они успели дойти до библиотеки, прежде чем Ричард взял себя в руки и окликнул Придда. Тот остановился и обернулся.
Придд выглядел утомленным, и в этой его болезненной бледности и безразличной усталости в глазах Ричард неожиданно увидел отражение своих невзгод. Откладывать было нельзя.
Ричард протянул Придду его тетрадь.
- Ты обронил в пятницу на остановке. Я подумал, что она тебе нужна.
Придд взял тетрадь, пролистал её рассеянно и коротко поблагодарил. Он явно не был расположен к беседе, но Ричард неожиданно чётко осознал, что это может быть единственный шанс нормально поговорить.
- То, что ты рисуешь... это старая столица?
Придд поднял брови и сухо ответил:
- Да.
- Откуда ты знаешь, как она выглядела? - все фразы, слетавшие с языка, казались жутко глупыми, но Ричард не мог сейчас концентрироваться на этом. - Я имею в виду, разве в наши дни осталось много свидетельств о том, как тогда всё выглядело? Ну, после того пожара...
- Не много, - всё так же сухо согласился Придд и сощурился. - А ты не казался мне похожим на любителя порыться в чужих вещах, Окделл.
Это был очень точный удар. Ричард вспыхнул, развернулся на каблуках, чтобы немедленно вернуться в класс, и только затем понял, что это был изящный уход от ответа. Ричард обернулся. Наверняка он был смешон сейчас, но это уже не казалось таким важным как раньше.
- Откуда ты это берёшь, Придд?
- Фантазия, - Придд постучал указательным пальцем по лбу. - Удивительно полезная вещь. Советую.
Он лгал, Ричард понимал это. Разумно, наверное. Если Придд и знал что-то - что-то? - у него не было никаких причин открываться полузнакомому человеку.
- Когда я вижу твои рисунки... - Ричард облизнул пересохшие губы, продолжил, с трудом подбирая слова. - Мне кажется, будто я уже видел то, что на них изображено. Мне кажется...
- Я понял, - прервал его Придд. За ледяной маской безразличия будто что-то мелькнуло, но Ричард не успел разглядеть. - Но не могу ничем помочь. Я действительно беру это из головы. Скажем, я вижу сны. Что-то ещё?
Ричард помотал головой беспомощно, и Придд прошёл мимо, к книжным полкам. Разговор был окончен.
Сны? Сам Ричард снов не видел, только какие-то... тени? Он иногда ловил себя на мысли, что знает больше, чем мог знать.
Ричард часто смотрел на старинные здания, проходя мимо них, и понимал, что они должны выглядеть иначе.
Планировка города нередко сбивала его с толку, будто была совсем не такой, к какой он привык.
Когда Ричард потерялся в детстве, парень постарше помог ему найти мать в толпе, и, хотя он не представился, Ричард с совершенной уверенностью мог сказать, что его звали Робер.
Ричард знал, что любовь пахнет гиацинтами, а предательство - "Чёрной Кровью", хотя в жизни не нюхал ни гиацинты, ни дорогое вино, и уж конечно никого не любил.
Мелкие детали, казалось, уже давно должны были сложиться в стройную картину, но они не складывались. Может быть, Ричард просто был безумцем.
После того случая они с Приддом будто в некотором роде наладили контакт. Это сложно было назвать полноценным общением, хотя иногда они и вели ничего не значащие короткие беседы. В основном о всяких школьных мелочах, типа подготовок к тестам. О самом важном они не говорили, потому что сказать было нечего, но Придд иногда рисовал в его присутствии, и если их взгляды в такие моменты пересекались, они долго смотрели друг на друга, выискивая отражение своих забот. Общая непонятная тайна их сблизила.
У Ричарда всё чаще болела голова, и иногда, когда он был один, ему мерещились звуки и фразы, которые он никогда раньше не слышал - и предпочёл бы не слышать вовсе. Не только потому, что мало какие из них были лестными. Кажется, он был неприятен даже собственным галлюцинациям. Ричард серьёзно обдумывал идею обратиться к психологу, но в последний момент что-то его останавливало.
Рисунки Придда, тоже выглядевшего всё напряжённее, только усугубляли ситуацию, но Ричард не мог перестать смотреть.
Однажды среди безликих нарисованных людей Ричард заметил себя. Значило ли это, что Ричард снился Придду тоже? Он не стал спрашивать, потому что не был уверен, что хочет слышать ответ, и во взгляде Придда ему почудилась тень благодарности.
А потом Придд уехал. Сорвался с места неожиданно, и Ричард просто оказался поставлен перед фактом: Придд показал ему билет на поезд. Сказал, что едет в сторону Торки, но не сказал, зачем. Ричард не стал спрашивать, он догадывался. Столица давила на него, и Ричард сам бы с удовольствием уехал, но он не мог.
С Приддом они попрощались довольно тепло, и что-то подсказывало Ричарду, что не навсегда.
Без рисунков Придда головная боль и сопутствующие ей галлюцинации не отступили, но ослабли. Жизнь потекла своим чередом, и в какой-то момент Ричард почти поверил, что всё снова станет обычным и нормальным.
Но на следующий день в метро он оказался напротив синеглазого мужчины с длинными чёрными волосами.
Подходил к концу 399 год.

@темы: фанфики, Отблески Этерны

---

Название: Место
Автор: crazykotyara
Фэндом: Шерлок (BBC)
Персонажи: Шерлок Холмс, Джон Уотсон
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Психология, AU
Размер: Мини (2315 слов)
Описание: О тех, кто находится не на своём месте или только думает, что находится на своём.
АУ, где Шерлок Холмс уличный фонарь.

С неба накрапывал мелкий дождик, бывший здесь чем-то настолько привычным, что никто не обращал на него внимания. Фонари лениво перемигивались друг с другом, но Шерлок демонстративно стоял от них особняком. Пустая ночная болтовня ему претила, и, хотя количество занятий, которыми можно было забить свое свободное время, было довольно ограничено, Шерлок никогда не опускался до общения с другими.
Дело было не столько в высокомерии, сколько в апатичности. У людей хандра, как правило, приходит и уходит, но когда ты навеки прикован к одному месту, то даже не можешь сходить куда-нибудь развеяться или сменить род деятельности, как посоветовал бы какой-нибудь психолог. Но у фонарей не было психологов и не было возможности сменить род деятельности - когда ты создан для определенной работы, сама возможность подобного даже не рассматривается. Наблюдая за людьми, Шерлок иногда подозревал, что человеческие жизни были бы куда проще, создавайся люди с изначальными установками о том, кем они должны стать. Но они не создавались, и Шерлоку приходилось слушать ежедневные разговоры прохожих о том, что они понятия не имею в какой университет поступить и на какую работу устроиться.
Если ты не можешь соответствовать своему предназначению в жизни, то ты бесполезен. Здесь люди и фонари отличались только тем, что людям приходилось тратить время на поиски своего места в жизни. Фонарям было проще, хотя Шерлок пребывал в уверенности, что и будь он человеком, у него не было бы проблем с поиском своего призвания. Когда ты фонарь, у тебя есть только одна основная функция; когда ты человек, она тоже лишь одна - нужно только выделить ее из тысячи безысходных перспектив.
Несомненный плюс бытия фонарем: ты и помыслить не можешь о том, чтобы быть чем-то совершенно другим. Чем-то, чем ты не являешься и не мог бы являться ни при каких условиях. Ты не можешь занять не то место в жизни. Ты можешь не беспокоиться. Взамен на это твоя жизнь скучна и однообразна, но поскольку ты так или иначе только шестеренка в огромной системе, это ничего не значит. Ты можешь жить в свое удовольствие, но ты ограничен рамками своего столба - это почти не беспокоит.
Шерлок проводил свои дни, меланхолично наблюдая за прохожими. Удивительно, как много деталей можно выцепить, всего лишь видя человека в течение той минуты, которая требуется ему, чтобы пройти мимо фонаря и окончательно затеряться в толпе людей.
Мятые манжеты, пепел на лацканах пиджаков, мозоли на ладонях, обручальные кольца на безымянных пальцах, брызги грязи на штанинах, засохшая зубная паста в уголке рта, воспаленные глаза, пятна от чернил на кейсах, заляпанные стекла очков, прямота осанки, скорость шага - с каждой секундой окружающий мир транслировал такое количество информации, которая в свою очередь вела к такому количеству выводов, что будь у Шерлока голова, она наверняка перегрелась бы в первую минуту наблюдения. Понадобился бы очень мощный мозг - или существование в качестве уличного фонаря. Ища логику в окружающем мире, можно было уловить разумные причинно-следственные связи.
Таким образом, Шерлок проводил свои дни, узнавая о прохожих все, что можно узнать. Это одновременно было чрезвычайно занимательно и чрезвычайно невыносимо. Занимательно, потому что количество выводов, сделанных Шерлоком за минуту, дало бы фору любому гениальному детективу, и невыносимо, потому что поделиться этими выводами было совершенно не с кем. Шерлок подозревал, что если у него была прошлая жизнь, то в той жизни он был слишком зациклен на результате, чтобы делиться своими выводами с окружающими, и ворох обрушивающегося на него негодования породил кармическое воздаяние, заключавшееся в том, что у него отняли возможность работы на результат, оставив лишь способность наблюдать и наблюдать и наблюдать.
Донести свои наблюдения было не до кого. Обычных фонарей куда больше интересовали тривиальные вопросы вроде того, когда их наконец почистят. Для фонарей они вообще уделяли непозволительно много внимания своей внешности. Конечно, все фонари внешне отличались друг от друга, компенсируя почти полную внутреннюю идентичность: облупленностью ли, забрызганностью дорожной грязью или количеством приклеенных объявлений. Объявления были главным достояние фонарей, поскольку даже если их сдирали, новые вырастали на них как грибы после дождя. Апогеем моды считалось заполучить на себя граффити. Все это, конечно, стиралось, дождями или людьми, поэтому Шерлок не слишком брал в толк причину такого внимания к такой ерунде, но его собратьев нельзя было винить - возможности выделиться из ряда одинаковых фонарей тоже были более чем ограничены.
Однажды кто-то повязал на Шерлока синий шарф. В этот момент он находился в чертогах своего фонарного разумах, отвлеченно размышляя о том, что было бы, существуй у фонарей аналог кокаина в открытом доступе, поэтому не сразу понял, что происходит, и не сумел вовремя проанализировать этот бессмысленный человеческий поступок. Во всяком случае, теперь он мог вообразить величайшую интригу, сознавая, тем не менее, что с вероятностью в девяносто девять процентов кому-то показалось забавным привязать выброшенный грязный шарф на один из грязных фонарей. Шерлоку не было от шарфа ни жарко, ни холодно - ему вообще не могло быть жарко или холодно, но теперь он окончательно прослыл франтом, фатом и щеголем, что только углубило пропасть между ним и остальными фонарями. От этого ему тоже было ни жарко, ни холодно.
Он все также освещал улицу, стоя на своем перевязанном шарфом столбе. Он был медным фонарем, стал – модным; разница в одну букву была настолько незначительна, что ее с легкостью можно было проигнорировать.
Проходящие люди не стали обращать на него больше внимания, и Шерлок не стал обращать на них меньше внимания. Люди вокруг не менялись, и Шерлок не менялся тоже. Кто-то, наверное, счел бы его однообразные наблюдения скучным и бессмысленным занятием - Майкрофт, например. Шерлок не видел его черт знает сколько времени, но и без того заносчивый брат, достигнув вершины карьеры - освещая Букингемский дворец, - наверняка превратился в еще более высокомерного зануду. Но эти наблюдения не были однообразными. Тысячи разных людей проходили мимо него, и у каждого из людей была своя история. Некоторые из них проходили мимо по несколько раз, но и тогда их история не была одинаковой. С людьми постоянно что-то происходило. Некоторые из них появлялись здесь постоянно - те, кто ходил по этому маршруту на работу, например, но Шерлок улавливал даже мельчайшие изменения в их жизни.
Самым "близким" его знакомым была миссис Хадсон - одинокая пожилая женщина, жившая в доме, напротив которого Шерлок стоял.
У старых людей изменения в жизни были еще более мелкими, чем у молодых, но Шерлок привязался к миссис Хадсон не поэтому.
С присущей старым людям сентиментальностью миссис Хадсон разговаривала с предметами обстановки. В другое время и другом месте это могло бы раздражать - да Шерлок и сейчас не мог сказать, что горел желанием вступать в какие-то социальные взаимодействия. Но когда миссис Хадсон, отправляясь за покупками, рассеянно похлопывала его по металлическому боку и с притворной ворчливостью выговаривала: "Ты так поистрепался, дорогуша, не мешало бы привести тебя в порядок", - Шерлок чувствовал странную признательность. Сосредоточив все свое восприятие на голосе миссис Хадсон, Шерлок почти мог на секунду представить себя чем-то другим, но затем миссис Хадсон исчезала в доме, а он оставался освещать промозглую лондонскую улицу в промозглую лондонскую ночь.
Настолько, насколько люди были похожи между собой, Джон Уотсон был похож на остальных людей. Он был доктором, вдовцом, воевал в Афганистане, имел сестру алкоголичку и был глубоко недоволен своей жизнью. Шерлок прочел Джона как открытую книгу, ему не понадобилось бы для этого и отведенной минуты, а Джону к тому же, похоже, назначили здесь встречу (или же это он назначил кому-то встречу), потому что он простоял у основания столба Шерлока с час, и похоже Джон был не слишком востребован окружающими, поскольку никакая встреча так и не состоялась. Джон Уотсон был самым обыкновенным человеком, и Шерлок понятия не имел, почему он обратил на него внимание еще до того, как он сюда зачастил.
Последнее было не самым понятным явлением.
Шерлок успел перебрать сто семь невероятных гипотез, начиная от того, что он был потерянным сыном миссис Хадсон и день за днем пытался набраться сил, чтобы позвонить в ее дом и во всем признаться, и заканчивая тем, что Джон был обыкновенным безумцем, неожиданно проникшимся страстной любовью к их улице, - и все эти сто семь гипотез были настолько же нелепы и высосаны из пальца, насколько обыкновенно были точны и обоснованны суждения Шерлока, - прежде чем он одновременно осознал, что понятия не имеет об истинных мотивах Джона и что почти наверняка знает их.
У людей, которые не могут найти свое место в жизни, особенное выражение в глазах. В них нет тех бурлящих эмоций, которые есть у нашедших его (или верящих, что нашли). В них нет и пустоты, потому что пустота у них не в глазах, но все будто какое-то приглушенное, со смазанными очертаниями, как квартира, все в которой покрыто пылью. Достаточно распахнуть окно и впустить поток холодного ветра, чтобы вернуть вещам четкость, но квартира пуста, и открыть окно некому.
Джон не мог найти свое место. Шерлок не мог искать свое место. Джон был одинок, и Шерлок был одинок. Но от того, что два одиночества сталкивались, они не теряли своей сущности. Минус на минус давал плюс, но одиночество не имело знака.
Грань между уединением и одиночеством лежала там, где проходило осознание. Шерлок никогда не тяготился своим уединением до тех пор, пока не почувствовал чужое одиночество, но почувствовав, уже не мог вернуться в прежнее состояние покоя. Реакция была запущена.
Джон приходил раз или два в неделю, всегда в разные дни, но редко - подряд. Как-то раз Джон пришел и в четверг, и в пятницу, и в субботу, и когда в воскресенье он не появился, Шерлоку даже показалось, что он испытал разочарование, хотя, разумеется, он не мог испытывать хоть что-то.
Но наблюдение за Джоном, тем не менее, стало чем-то привычным, еще более привычным, чем стандартное наблюдение за окружающим миром, что было особенно странным, учитывая, что изменения в жизни Джона по своей мелкоте могли соперничать с изменениями в жизни Миссис Хадсон, а Шерлок никогда не любил разгадывать одни и те же загадки.
Конечно, у него не формировалось ничего похожего на привязанность - это было невозможно, - но фигура Джона стала чем-то привычным, как царапина на двери дома напротив, выбоина в асфальте, накренившийся дорожный знак, несмолкаемый гул машин и бормотание миссис Хадсон.
Когда ты фонарь, тебе не приходится переживать трудности ассимиляции, поскольку окружающая среда всегда одна, но почему-то каждый раз Шерлоку приходилось с трудом приспосабливаться к виду улицы без Джона. Потому что Джон вписывался в эту улицу в тысячу раз органичнее, чем любое другое явление или предмет, здесь присутствующие, и Шерлок смутно осознал это еще тогда, когда увидел его в первый раз.
Но каждый раз, когда Джон приходил, он уходил снова. Иногда Джон проводил здесь меньше пяти минут, иногда - несколько часов, но итог всегда был один - несколько понурив плечи и прихрамывая, Джон медленно удалялся по направлению к центру Лондона.
Иногда Шерлок хотел сказать ему вслед: "Ты все равно не найдешь своего места. Оно здесь, разве нет? Почему бы тебе не остаться?"
Но он не мог говорить, а место Джона в действительности было не здесь. Как бы прекрасно Джон сюда не вписывался, он бы, наверное, почувствовал, если бы его место было здесь. А может, оно и было здесь, но по каким-то причинам более недоступное. Джон продолжал приходить сюда, как будто это место его притягивало, и продолжал уходить, как будто не находил здесь того, что искал.
Иногда Шерлок хотел отправиться вслед за Джоном. Они могли бы двигаться по серым улицам Лондона вдвоем, бок о бок, обдуваемые осенними ветрами, и, кто знает, возможно кто-то из них и обрел бы таким образом свое место. Но Шерлок был фонарем, а фонари не передвигаются и, конечно, уже имеют свое место, даже если это место не их.
Когда Джон появлялся на улице, он не делал ничего из того, что обычно делают люди - он вообще ничего не делал. Не считая первого раза, когда он достал свой телефон, Джон просто стоял у стены дома или у подножия фонаря, засунув руки в карманы и рассеянно размышляя о чем-то своем. В этом одиноком стоянии было их единение, хотя Шерлок не сомневался, что чувствует его он один. Люди вообще мало что чувствовали. Они не улавливали малейшие изменения в городском ритме, не ощущали настроения Лондона по звукам разбивающихся о землю капель, гудкам машин, дуновению ветра и перемигиванию неоновых вывесок. Они были слишком самодостаточными, чтобы по-настоящему являться частью города. Но, очевидно, в этом месте Джон чувствовал что-то, что не мог почувствовать Шерлок, и в этот момент он сам начинал ощущать себя чужим на этой улице. Будто бы он занял чужое место. Или встал не на то. Боже, какая чушь.
Шерлок действительно старался об этом не думать. Размышлять философски, ведь у него был разум философа. В конце концов они оба умрут, и Джон окажется на кладбище, а Шерлок на свалке, в груде металлолома. Рассуждать рационально, ведь у него был разум ученого. Нет никаких объективных причин придавать важность обыденным событиям. Пытался идти от деталей к целому, ведь у него был разум... кого?
Чем больше Шерлок думал, тем больше ему казалось, что он упускает что-то важное. Чем больше Шерлок не думал, тем больше ему было интересно, может ли фонарь утопиться в Темзе. В конечном итоге он просто не соответствовал своему предназначению, но поскольку предназначение априори было только одно, можно было предположить, что это предназначение ему не соответствует. Эти размышления вели только к нескончаемым рекурсиям и нерешаемым парадоксам, поэтому Шерлок старался думать о чем-то глубоко отвлеченном, и серые дни текли своим чередом, мутные и расплывчатые, как нечищеное стекло.
Теперь они с Джоном оба были не на своем месте, и это было вдвойне страшно тем, что у Шерлока не было выбора, поскольку он не мог уйти, как бы ему не претило это место, и тем, что у Джона выбор был, и он мог уйти, как бы это место его не влекло.
Если бы Шерлок мог бояться, больше всего на свете он боялся бы, что Джон не придет.
Но Джон приходил, поскольку смысла искать свое место не было - его, скорее всего, попросту больше не существовало, - Шерлок не мог объяснить происходящее иначе, - а поскольку его не существовало, какая, в самом деле, разница, в каком из бесконечного множества не-своих мест находиться?
Некоторые люди выбивались из своего мира, некоторый мир выбивался из своих фонарей, и не было ни малейшей возможности что-то с этим сделать кроме как принять как данность.
Иногда Джон спрашивал вполголоса: "Куда я должен идти?", и Шерлок как никогда желал ответить: "Адрес: 221B по Бейкер-стрит", но они продолжали стоять в бессильном глухом молчании.

@темы: фанфики, Шерлок

---

Название: Рамси хочет
Автор: crazykotyara
Фэндом: Песнь Льда и Огня/Игра Престолов
Персонажи: Русе Болтон/Рамси Болтон
Рейтинг: R
Жанры: Слэш, Ангст, Драма, Психология
Предупреждения: Смерть персонажа, инцест
Размер: Драббл (618 слов)
Описание: Рамси хочет быть Болтоном, но для всех, и в первую очередь для отца, он по-прежнему Сноу.

Рамси хочет быть Болтоном, но для всех, и в первую очередь для отца, он по-прежнему Сноу.

Рамси хочет быть сыном Русе Болтона, но, в придачу к этому, он остается сыном изнасилованной по прихоти мельничихи.

Рамси хочет не помнить свое детство вовсе, но мельница на берегу Плачущей, казалось, отпечаталась в сознании на всю оставшуюся жизнь.

Рамси хочет всегда оставаться завернутым в парчу и шелка фамильных цветов, но раздеваться все равно приходится, и тогда, сами собой, появляются непрошенные мысли о том, кем он не является.

Рамси хочет, чтобы отец сказал ему: "ты мой сын", но слышит только "ты мой бастард".

Рамси хочет быть единственным сыном для своего отца, но за его плечами всегда стоит призрак Домерика.

Рамси хочет увидеть в глазах отца хотя бы намек на чувства, но видит только привычное безразличие.

Рамси хочет, чтобы отец нуждался в нем, но слышит в ответ только: "уж если играешь роль моего законного сына, то изволь выполнять свои обязанности". Рамси хочет перестать думать об этом раз и навсегда, но не может не видеть подтекст: "уж если убил моего законного сына..."

Рамси хочет, чтобы Домерика никогда не существовало, но знает, что его призрак никогда не прекратит следовать за ним по пятам.

Рамси хочет смотреть в зеркало и видеть там свое отражение, не думая о том, что хотел бы видеть там отец.

Рамси хочет поменьше вспоминать о том, что его считают неполноценной заменой, но об этом напоминает каждый взгляд, каждый жест Русе Болтона.

Рамси хочет отвлекаться от мыслей как можно чаще, но, когда он оборачивается, сзади ничего нет.

Рамси хочет назад своего Вонючку - любого из них - но в его комнатах пусто, и пусто в темницах.

Рамси хочет забыться и топит себя в крови.

Рамси хочет забыться и в какой-то момент забывает слишком многое.

Рамси хочет, хочет впервые, оказаться как можно дальше от своего отца, но от эхом звучащих в ушах слов уже не избавиться.

Рамси хочет увидеть в так похожих на его глаза гнев, но видит только пустоту.

Рамси хочет вернуться в свою постель, но в те дни, когда ему это позволяют, облегчения он не чувствует.

Рамси хочет, чтобы никто больше не касался его, но никогда не может объяснить, почему.

Рамси хочет тепла, но комнаты выстужены, а руки Русе Болтона всегда прохладные.

Рамси хочет, чтобы вокруг всегда было тепло, но зима близко, и с неба опять падает ненавистный снег.

Рамси хочет душевной близости, но получает только физическую.

Рамси хочет физической близости, но не получает и ее - то, что происходит между ним и его отцом, нельзя назвать близостью вовсе.

Рамси хочет, чтобы Русе хоть раз обнял его по-настоящему, но если ему и позволяют остаться, то они лежат в разных концах кровати.

Рамси хочет, чтобы ему хоть раз сказали "я люблю тебя", но слышит только: "уж если играешь роль моей леди-жены, то изволь выполнять свои обязанности". В тишине повисает: "уж если убил мою жену..."

Рамси хочет сказать, что все не так, но он уже ничего не понимает.

Рамси хочет верить, что не запутался, но он уже лгал себе столько раз, что еще один просто не вынесет.

Рамси хочет спросить у отца, что ему делать, но слишком боится услышать ответ.

Рамси хочет выпутаться из паутины отчаяния, непонимания, нелепых ошибок и злости, но может только разорвать ее единственным известным ему способом.

Рамси хочет забыться еще сильнее прежнего, и забывает куда больше, чем нужно.

Рамси хочет забыться еще сильнее прежнего, и забывает куда меньше, чем нужно.

Рамси хочет согреться, но взгляд отца холоден, и холоден кинжал, торчащий у Рамси из груди.

Рамси хочет сделать вдох, но вместо этого слышит: "уж если хочешь играть роль лорда Дредфорта..." Рамси хочет и не хочет услышать конец фразы. Вместо этого он слышит: "уж если ты попытался убить меня..."

Рамси хочет жить, но жизнь в очередной раз не считается с его желаниями.

@темы: Игра Престолов, ПЛиО, фанфики

---

Рамси и Теон. <3

Додай себе хэдканонного Рамси сам. бля

@темы: ПЛиО, трамси

---

Название: Сын и Наследник
Автор: Veni
Переводчик: crazykotyara
Фэндом: Песнь Льда и Пламени/Игра Престолов
Персонажи: Русе Болтон/Теон Грейджой, Домерик Болтон.
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма, АУ от канона.
Предупреждения: Смерть персонажа (канонная)
Размер: Мини
Описание: Теон воспитывается в Дредфорте, и, когда Домерик умирает, включается Теон.
Комментарий автора: Теон воспитывается в Дредфорте и является приёмным сыном Русе. К сожалению, Русе считает, что им можно пренебречь.
Я чертовски задрачивал даты, чтобы всё сошлось, поскольку у нас нет канонного возраста Домерика на момент его смерти. Не думаю, что у меня есть какая-то невероятная ошибка относительно канона, но если есть, я извиняюсь. Русе здесь вдовец.

Теон Грейджой приехал в Дредфорт как заложник, навсегда, сосланный на Север в наказание за проваленный мятеж отца, для гарантии того, что прегрешение Бейлона Грейджоя не повторится. Ему десять.

Болтоны - странная семья, едва ли семья вообще. Их всего двое, отец и сын: лорд Русе Болтон, странный и тихий мужчина с прозрачными глазами, следящими за Теоном через весь замок будто призраки. И Домерик, сын; гораздо старше Теона, со странными отцовскими глазами, но по-своему дружелюбный. Они с Теоном ездят вместе верхом, вместе читают. Теон наблюдает, как он практикуется в фехтовании, и Домерик показывает ему, как правильно держать меч. С годами они сближаются.

Они почти как братья, но не в том смысле, в каком это считалось бы. У Теона неправильная кровь. Плохая кровь, - сказал Русе, оставив Теона с ужасной болью в груди.

У Домерика есть настоящий брат. Сводный брат, незаконнорожденный, но, тем не менее, брат. Однажды, несмотря на предупреждения отца, Домерик уходит встретиться с ним. Бастард Рамси. Рамси Сноу.

Домерик умирает тремя ночами позже. Теон у его постели, его руки сжимают худые и влажные пальцы Домерика. Глаза Домерика - бледные щели, и его грудь вздымается, борясь за каждый вздох. Он умирает в агонии.

Теону Грейджою шестнадцать.

Теперь есть только он и Русе, единственные два человека благородной крови в Дредфорте. Иногда Теону кажется, будто они вовсе единственные люди здесь, слуги настолько бесшумны. Он проводит дни в своей комнате, читая пыльные истории древнего Севера и незнакомых Болтонов, некогда проходящих через Дредфорт. Однажды его навещает Русе.

Это большая неожиданность для Теона, но годы жизни с Болтонами научили его контролировать своё лицо, и он не показывает своего удивления. Русе Болтон входит в комнату со степенностью чумы, и когда он садится рядом с Теоном на кровать, тот не издаёт ни звука.

- Завтра я даю аудиенцию своим людям, - говорит он. - Ты должен присутствовать.

Теон кивает:
- Да, милорд.

Русе смотрит на него одно мгновение и затем уходит. Когда дверь щёлкает, Теон переводит дыхание, не замечая, что до этого задерживал его.

Они не говорят об изменениях, но они есть. Без сына, без наследника, Русе даёт Теону место на своей стороне. Теон с лёгкостью входит в свою новую роль; он не надевал чёрного и золотого уже очень долгое время. Теон изучает историю, участвует в собраниях, подражает Русе в уравновешенности и тоне голоса, и, когда получает кивок одобрения – более редкий и более ценный, чем любая золотая парча, - греющее чувство удовлетворения наполняет его изнутри. Вот отец, который не находит его разочаровывающим.

Иногда Теон думает, что он лучше, чем сын для Русе Болтона. Он может дать больше, чем любой родной сын, и он даёт, он может подтвердить это лиловеющими синяками на задней стороне бедер, тёмными следами от пальцев на бёдрах. Он сын, стюард, супруг. Он - всё, и он нужен.

Теону девятнадцать, когда приходит письмо. Оно скреплено королевской печатью, и оно адресовано Русе. Теон один в спальне своего лорда, когда замечает его. Пергамент развёрнут, преднамеренно расположен рядом с огнём. Русе сжигает свои письма; оставить его - это приглашение, поэтому Теон читает.

Когда Русе возвращается, Теон не спрашивает его о письме. Это ему не нужно; то, что он прочитал, видно в его опущенных глазах, в припухших красных искусанных губах. Русе находит его таким, сидящим на громадной кровати с взглядом, полным такого чистого отчаяния, что это вызывает улыбку.

- Мой бедный мальчик, - шепчет Русе. Его тон мягок, его прикосновение ещё мягче, и когда он гладит Теона по макушке, то вызывает тихий и почти незаметный стон.

- Он убил вашего сына, - выдавил Теон.

- Это так, - отвечает Русе, и губы Теона дрожат. - Но он мой наследник.

Из Теона вырывается неискренний смех, наполовину всхлип, заставляющий его дрожать. Русе смотрит на него скорее с любопытством, чем с сочувствием.
Теон поднимается, давясь своим будущим-которого-не-было, тяжесть обволакивает его как саван. А на столе чернила сверкают в свете огня, Рамси Болтон выведено красным на желтоватой поверхности пергамента.

@темы: перевод, ПЛиО, фанфики, Игра престолов

---

Название: Бумажный самолётик
Автор: crazykotyara
Фэндом: Kuroko no Basuke
Персонажи: Касамацу Юкио/Кисе Рёта
Рейтинг: G
Размер: драббл
Описание: Когда Юкио дарит Кисе стихи, тот читает их ровно один раз. А потом превращает лист в бумажный самолётик и запускает в бескрайнее синее небо.

Когда Юкио дарит Кисе стихи, тот читает их ровно один раз. Пробегает взглядом по строчкам, выведенным не слишком аккуратным почерком, поднимает взгляд на Юкио, расплываясь в солнечной улыбке, которая так нравится неотступно следующим за именитой моделью девушкам. А потом превращает лист в бумажный самолётик и запускает в бескрайнее синее небо. Самолётик сложен аккуратно и правильно, поэтому устремляется ввысь по прямой дуге, отчаянно желая погрузиться в небесную синеву. Похожий на шуструю белую птицу, он иногда теряется на фоне таких же белоснежных облаков, а затем и вовсе исчезает из виду. Самолётика давно нет, но они оба никак не могут перестать смотреть на небо, удивительно яркое сегодня.
- Совсем как твои глаза, Касамацу-чи, - улыбается Кисе.
Не стоит думать, что таким отношением к подарку Кисе пытался его оскорбить или обидеть. Это даже не значит, что Кисе не ценит подарок. Просто такой он человек. Кисе живёт одним мгновением, впитывая его в себя, а затем оставляя его бумажным самолётиком улетать прочь. Поэтому Кисе такой лёгкий.
Плохое и хорошее - Кисе живёт этим, через секунду отбрасывая на дальние полки своей памяти, и достаёт лишь в случае крайней необходимости. За ним не тянется ворох старых обид и старых привязанностей, его не утягивают вперёд мечты о будущем или страх нового дня. Он - это здесь и сейчас.
Кисе обладает редким даром жить настоящим, даром, которого лишены почти все взрослые, даром, которого лишён Юкио. Но он с радостью или, возможно, даже не замечая этого, делится своим даром с окружающими. Когда Юкио рядом с Кисе, - в спортивном зале, раздавая команде указания; дома, играя ему на гитаре; на крыше, созерцая вместе с ним июльское небо, - он сам невольно подхватывает эту игру, позволяя себя окунуться в день-сегодня, час-сейчас, сиюмитную минуту и выныривать из неё только для того, чтобы с головой уйти в следующую. Раствориться в настоящем - слушая, как стучит по полу баскетбольный мяч; чувствуя, как скользят под пальцами струны; глядя, как беззаботно усмехается Кисе; вдыхая запах шампуня, которым Кисе моет голову; пробуя, каковы на вкус его поцелуи.
В их паре именно Юкио должен быть этаким якорем, привязывающим их обоих к реальности, - со всем её прошлым и будущим, - но в итоге он оказывается абсолютно бесполезным. Ни нарочитая грубость, ни попытки заставить себя быть объективным не помогали - корабль по имени Кисе летел вперёд по волнам сегодняшнего дня и утягивал свой бесполезный якорь за собой.
И, что самое странное, Юкио, кажется, даже не был против. Уже не мог убедить себя, что он против.
Обеспокоенность настигала его, когда он оказывался в одиночестве. Он злился - больше на себя, чем на Кисе, - кусал губы, бормотал себе под нос что-то невнятное, ходил кругами по комнате, чувствуя, как в груди поднимается тёмная волна страха. Страха, который он ненавидел, который презирал и которого стыдился.
Следующим, кого Кисе отправит бумажным самолётиком в бесконечно далёкие небеса, может стать сам Юкио.

@темы: фанфики, kuroko no basuke

---

Пс, немного стрипов.

Случайно втянулся в переводы эгейен.
Язык оригинала: японский.
Оригиналы стащены с пиксива, а ник автора я благополучно похерил. Увы.
Персонажи: Уилл, Ганнибал, Эбигейл.

@темы: перевод, додзинси, Hannibal

---

Мейкер

Попытался додать себе алвадичныхартов аниму-стайла хоть так.

@темы: Отблески Этерны

---

Обрывки.

Как-то совсем забыл сюда перенести свои старые попытки в короткие ориджиналы. Надеюсь, однажды я посмеюсь, перечитав это, но...


1. Монохромный мир
- Монохромный мир?
- Да. В нём всё чёрно-белое. И ни одного яркого цвета: трава там не зелёная, а море не синее. И все чувства и ощущения там тоже будто чёрно-белые. Там невозможно испытать те эмоции, которые мы испытываем здесь, с такой же силой.
- А как туда попадают? И кто там вообще живёт?
- Говорят, что всякая нечисть. А попасть туда можно, в основном, с мест недавно проведённых магических битв. Иногда на таких местах появляются трещины в пространстве, и если окажешься слишком близко к ним, тебя может утянуть в Монохромный мир. Поэтому я и не хочу, чтобы ты становился магом на службе у государства. По статистике, именно они чаще всего попадают в эти трещины.

Однако, через четыре года он всё же окончил академию волшебства и поступил на службу, прослужив там три с половиной года. На шестой месяц четвёртого года, он оказался втянут в страшную битву. Всё, что он успел запомнить, - это всполохи разноцветного огня по всюду, пронзительные крики и затем ослепительно белую вспышку.

Когда он открыл глаза, перед его взглядом была лишь пустота. Он с трудом встал на ноги и огляделся. Вокруг него была не пустота. Над ним было пасмурное небо, под ним - серые скалы, поросшие травой, будто покрытой столетним слоем пыли. Он наклонился и потрогали эту траву. Никакой пыли на ней не оказалось. Всего в метре над ним пролетела чёрная ворона, держащая в зубах почти такую же чёрную лягушку.
Вокруг него была не пустота. Вокруг него был Монохромный мир.

Первую неделю он отчаянно пытался найти выход. Заходил в тёмные пещеры, лазал по серым камням, спускался к берегу чёрного моря и пытался найти что-то в толще белого песка. Даже пытался искать информацию, спрашивая у встречавшихся на пути существ. Люди, подобные ему, поднимали брови и жали плечами, всякие ночные твари склоняли голову к плечу, животные не реагировали вообще. Но он продолжал искать.
А на седьмой день спросил у себя, зачем ему это.
И не смог найти ответа.
В этом мире трава была не зелёная, а серая, море не синее, а чёрное, песок не коричневый, а белый. Он сам состоял из разных оттенков серого.
В действительности, это не имело большого значения.
Он лежал на песчаном берегу, а морская волна щекотала ему ступни. Где-то над ним кричали чайки, но и этот звук доносился до него будто сквозь слой ваты.
Спокойствие и тишина.
А потом всё закончилось.
Он увидел чёрную, чернее чем все моря и вороны этого мира, вспышку. А когда открыл глаза, ему показалось, что он ослеп. Перед глазами рябило, в них впивалось несметное количество цветов: синий, красный, зелёный, фиолетовый, оранжевый, жёлтый. В уши точно также впивалось несметное количество звуков, нещадно раздирая барабанные перепонки. Перед ним мелькало тысячи смазанных пёстрых лиц, выкрикивающих что-то, поздравляющих с чем-то. Живот вдруг свело от голода, которого он не испытывал уже, кажется, вечность. Он зажмурил глаза и зажал уши руками. Не помогло. Назойливые звуки, назойливая пестрота - всё это будто прорывалось ему в голову. Он смутно помнил, как его отвезли домой, смутно помнил почему-то рыдающую мать, стискивающую его в объятьях. Он очнулся уже в своей комнате - комнате с отвратительными жёлтыми стенами и не менее отвратительным зелёным покрывалом на кровати. Он подошёл к зеркалу.
Перед ним был незнакомый человек.
Эти каштановые волосы - несомненно не его волосы. Его волосы всегда были тёмно-серого цвета.
Эти голубые глаза - несомненно не его глаза. Его глаза всегда были серыми.
Эта отвратительно пёстрая одежда - несомненно не его одежда. Он всегда надевал только чёрные и серые вещи.
Эта кожа и губы также несомненно не являлись его кожей и губами, всегда бывшими белоснежными.
Пестрота, слишком громкие звуки и несоответствия вонзились в него с новой силой.
Человек в зеркале несомненно не являлся им, а этот отвратительный цветной мир несомненно не являлся его миром.
С трудом вытягивая из головы обрывки каких-то воспоминаний, он выдвинул ящик стола. Холодный металл привычно лёг ему в руку.
Если его Монохромный мир не желает вернуть его, он сам вернётся к нему из Цветного.
2.
Я никогда не считал себя особенным человеком. Это не значит, что я не отличался от большинства. Отличался. Хотя бы тем, что задумывался о многих вещах, которые абсолютно не интересуют большинство моих сверстников. Ну, вроде предназначения, смысла жизни, отличности от большинства... Но это не значило ровным счётом ничего. Всегда найдутся сотни, тысячи, десятки тысяч людей, которых будут интересовать те же вопросы, мучить те же мысли. Это не плохо, скорее даже естественно. Меня гораздо больше раздражает позиция "каждый человек по-своему уникален". Это ерунда, выдуманная серыми людьми, чтобы не дать своей самооценке рухнуть в бездну. Уникальные люди есть, но их мало. И, разумеется, я к ним не принадлежу. Признаться честно, меня это очень печалило, особенно пару лет назад. Тогда я выдумал себе мечту: стать великим художником и хоть чем-то выделиться из толпы. Эту мечту я забросил. Рисую я достаточно неплохо, вероятно, во мне даже есть талант. Но его недостаточно. Недостаточно, чтобы получить всемирное признание, даже на то, чтобы выиграть конкурс-выставку работ недостаточно. Сегодня я просто в очередной раз в этом убедился. Моя работа была прямо передо мной. Набережная - та, что в центре города, а на перилах - ангел. Со светлыми кудрями и белоснежными большими крыльями. А ещё - в рваных джинсах и перепачканной футболке. В руке - смята пачка сигарет. Эта работа у моих родителей, к примеру, встретила непонимание. Я и не ждал, что меня поймут. Хотя кто-то, думаю, всё же понял. Основной смысл этой работы в том, что в наши дни ангелам было бы трудно прожить. Я, вообще, неверующий и не особо много знаю про ангелов, но, мне кажется, в мире, где у людей такие души, ангелам было бы тяжко. А самый лёгкий способ справиться с чем-то - просто смириться с этим и попытаться приспособиться.
Мне кажется, если бы я рисовал лучше, эта картина могла бы стать чем-то вроде шедевра. Но я - это просто я, и, не смотря на то, что все говорят мне о том, что для своих шестнадцати лет я очень и очень хорош, это ничего не значит.
Если бы у меня был подлинный талант к рисованию или, скажем, письму, я мог бы стать по-настоящему хорошим творцом. В моей голове витают обрывки картин, которых у меня никогда не хватит способностей нарисовать, обрывки идей, которые я никогда не смог выплеснуть на холст или в тетрадь. Я никогда не смогу выйти за установленные рамки. Иногда мне хочется выть от этого. Но, тем не менее, это справедливо.
- А эта картина ничего, - достаточно громко произнесли справа от меня. Я повернул голову. Там стояла среднего роста девушка в тёмных очках, с ярко рыжими волосами, собранными в короткий хвост. Я огляделся, но рядом с ней больше никого не было.
- Простите, это вы мне?
- Может, и тебе, - девушка пожала плечами. - Если подумать, ты тоже только на неё и смотришь. Нравится?
- Я её нарисовал.
- О, вот как? И в чём её идея?
- Решайте сами, - я пожал плечами. - В картине нет смысла, если этот смысл растолкуешь другим. Каждый должен видеть в ней то, что хочет. Даже в независимости от того, что заложил в неё создатель.
- Интересное мнение, - девушка надула пузырь из жвачки, но он тут же сдулся, даже без хлопка. - Ты собираешься стать художником?
- Нет, не думаю. Сейчас я выбираю между переводчиком с китайского и преподавателем курсов китайского.
Если смогу его добить, - мрачно добавил я про себя.
- Да? А почему не художником?
- Мне не хватает таланта. Да и ненадёжная это профессия.
- Для школьного возраста ты неплохо рисуешь.
- Недостаточно.
- А только ли талант нужен, чтобы создавать хорошие картины?
- Не только. Но никто не обратит внимания на твои идеи, если у них не будет достойной упаковки. В нашем мире всё решает упаковка, - я сам поразился, как горько звучат эти слова.
- Справедливая мысль, - и больше девушка не сказала ни слова.

В тот вечер, по приходу домой, я чувствовал себя отвратительно. Взялся, было, за учебник китайского, но иероглифы просто расплывались перед глазами. Замена на учебник математики не помогла также.
Я любил повторять, что у меня в груди будто ледяной комок. Он не даёт пробиться эмоциям в полной мере, оставляя довольствоваться лишь имитацией их. Сейчас в груди что-то неприятно скребло. Очень, очень неприятно. Ледяной комок глушил приятные эмоции, да и неприятные тоже. Сейчас...
Я подошёл к окну и распахнул его, глубоко вдыхая вечерний воздух. Так глубоко, что даже глаза заслезились.
Сейчас у меня было какое-то странное чувство. Не грусть, скорее опустошённость. И из этой опустошённости веяло тоской. Тоской, покрывавшей собой все амбиции, желания, целеустремлённость. Тоской, заставляющей глаза чуть-чуть слезиться. Из пустоты рождалась тоска, а из тоски - пустота.
Я закричал.
От этого крика ничего не изменится.

@темы: ориджиналы, рассказы, джен, юношеский макисмализм

---

Во вторник

Название: Во вторник.
Автор: crazykotyara
Фандом: Kuroko no basuke
Саммари: Кисе понимал, что это - окончательный тупик. Тупик во всём. Дело не в том, что ему нравится девушка, - в этом как раз ничего странного не было. Более того, если бы дело было только в этом, то это самое дело бы выеденного яйца не стоило. Все карты путало то, что этой девушкой была Мидорима.
Жанр: гет, повседневность.
Рейтинг: G
Размер: мини
Предупреждение: Смена пола (gender switch)
Персонажи: Кисе/fem!Мидорима.
Дисклэймер: отказываюсь

2108 слов

Первым тревожным сигналом для Кисе стало событие после очередной съёмки. Съёмочная площадка уже почти опустела, Кисе задержался лишь потому, что, пытаясь завязать нормальный узел на шнурках, запутал их настолько, что еле смог привести обувь в нормальное состояние. Когда же он наконец разогнулся, перед ним стоял режиссёр.
— Кисе-кун, у тебя сейчас, возможно, не самые лёгкие времена, — серьёзно начал мужчина. — Но всё же постарайся, чтобы это не отражалось на твоих актёрских способностях.
"О чём вы говорите?" - хотел спросить Кисе, но вместо этого одарил режиссёра как всегда жизнерадостной улыбкой и выпалил:
— Я приложу все усилия!
— Вот и молодец, — режиссёр ободряюще хлопнул его по плечу и направился к выходу. Кисе, не позволяя улыбке сползти, посмотрел ему вслед ещё несколько секунд и сам поспешил на улицу.

В действительности, ничего странного или ненормального не происходило. Жизнь текла точно так же, как и раньше. Утро - торопливо съеденный завтрак, затем школа, где он больше просто сидел, чем слушал учителей; день - либо тренировка, либо съёмка; вечер - наспех сделанные уроки (на какие-либо усилия в учёбе сил уже не хватало), иногда вечерняя дорама, иногда попытка написать что-нибудь Мидориме, получая от неё два неизменных варианта ответа: первый, если у неё нормальное настроение, - "Ты мешаешь" и второй, если у неё плохое настроение, либо если сам Кисе писал нечто действительно раздражающее её, - "Сдохни". К слову, второй вариант встречался куда чаще и тут оставалось только гадать - вечно у неё плохое настроение или Кисе настолько часто раздражает её.
На этом этапе распорядка его дня, Кисе споткнулся. Если подумать, то ничего странного в этом не было. Если взаимодействие с девушкой ограничивается сообщениями со скорейшими пожеланиями ему, Кисе, сдохнуть - в переписках, да мрачными взглядами и просьбами не путаться под ногами - при встрече, странно ждать, что однажды ответом на очередное сообщение ему будет "Ах, Кисе, я так счастлива, что ты пишешь мне".
Кисе и не ждал, но где-то на периферии сознания витала смутная мечта о том, что когда-нибудь... Что же будет когда-нибудь даже достаточно богатая фантазия Кисе говорить отказывалась. Хотя бы потому, что путём простого, даже для него, сопоставления фактов, можно было с уверенностью прийти в утверждению: Мидориме не нравится Кисе Рёта. А если пойти дальше и прибавить к фактам ту досаду, что вызывало у Кисе предыдущее утверждение, можно было вывести и второе утверждение: Кисе Рёте нравится Мидорима.
И вот здесь Кисе понимал, что это - окончательный тупик. Тупик во всём. Дело не в том, что ему нравится девушка, - в этом как раз ничего странного не было. Более того, если бы дело было только в этом, то это самое дело бы выеденного яйца не стоило. У Кисе за всю его не очень длинную жизнь была девушка и даже не одна - внешность и громкое имя были причиной его бешеной популярности среди представительниц противоположного пола, - так что будь это любая среднестатистическая девушка, никакой проблемы бы не было. Все карты путало то, что девушкой была Мидорима. Даже закрыв глаза на явную неприязнь к Кисе, представить Мидориму, испытывающую романтические чувства к нему (да что там к нему, к любому!), было непосильной задачей. Кисе даже не был уверен, есть ли у неё подруги, что уж говорить о чём-то большем. Представить Мидориму, болтающую об одежде или макияже было также невозможно, как представить её, ходящей под руку с каким-нибудь парнем.
Кисе глубоко вдохнул и резко выдохнул, глубже зарываясь головой в подушку. Как ни посмотри, это действительно тупик.
"Может, стоит просто спросить у кого-нибудь совета?" - эта отчаянная мысль пришла уже по дороге в школу. Но если спрашивать, то у кого? Общение Аомине с девушками ограничивалось его подругой детства, да журналами сомнительного содержания. Мурасакибара вряд ли вообще задумывался о чём-то подобном. Кандидатура Куроко даже не подлежала рассмотрению. Акаши... Нет, Акаши не подойдёт. Была, конечно, ещё Момои, но обсуждать проблемы в общении с одной девушкой с другой девушкой... Что-то в этом было не то. Такие дела обсуждаются сугубо в мужской компании, а мужская компания в доступе Кисе была хороша как товарищи по баскетбольной команде, но как помощники на любовном фронте - маловероятно.
Видимо из-за раздумий, Кисе шёл слишком медленно и потому опоздал на урок, всего минут на пять, правда, но учитель посмотрел на него как на врага народа. Мидорима же, когда он вошёл, даже не обернулась. Это было ни капли не удивительно, но всё равно немного неприятно.
Сегодня на уроках он был ещё более не собран, чем обычно, а на тесте по английскому, который, казалось бы, знал не так плохо, не смог ответить ни на один вопрос. На общение с кем-либо он также не был настроен, поэтому все перемены в гордом одиночестве проторчал на крыше.
— Ну, по крайней мере, сегодня нет тренировки. Если бы я в таком виде начал играть, Акашиччи точно не оставил бы меня в живых, — попробовал подбодрить себя Кисе. Чтобы усилить эффект, он засунул голову под кран с холодной водой. Настроение после этого не сильно улучшилось, но хоть апатичное состояние почти пропало. Мотнув головой, так, что капли с потемневших прядей разлетелись во все стороны, Кисе повернул кран, выключая воду, и выпрямился. В шагах, эдак, десяти от него стояла Мидорима и её взгляд ясно выражал всё то, что она думает о людях, разбрызгивающих вокруг себя воду, в целом, и об одном не очень умном блондине в частности. Но Кисе этот взгляд не смутил.
— Мидоримаччи! Я задел тебя? Мои извинения. Мне принести полотенце?
— Спасибо, не стоит, — холодно ответили ему.
— А что ты делаешь в школе? Уроки уже полчаса, как закончились. Может быть, ты...
— Я была в библиотеке. А вот что ты здесь забыл, Кисе, — это другой вопрос.
— Я? Ну, я так ушёл в свои мысли, что даже не заметил, как закончился урок, а потом...
Мидорима фыркнула, не дав ему договорить, и пошла вперёд, к выходу, ясно давая понять, что разговор окончен.
— Может проводить тебя? — крикнул ей в спину Кисе.
— Ещё чего! — долетел до него раздражённый ответ. Взметнулись тёмно-зелёные волосы, и Мидорима исчезла за поворотом. Кисе только и смог, что растянуть губы в бессмысленной улыбке.

Их следующее более или менее крупное пересечение состоялось на следующий же день. Кисе задержался после тренировки, выслушивая гору замечаний, накопившихся у Акаши, и, в итоге, выходил из раздевалки последним. Его внимание привлекло что-то похожее на игру на пианино. Поддавшись любопытству, Кисе пошёл на звук и оказался перед дверью в помещение, где находился музыкальный кружок. Немного помедлив, он всё же вошёл.
За пианино сидела Мидорима. На его приход она не обратила никакого внимания, спокойно и сосредоточенно продолжая играть. Кисе как можно тише затворил за собой дверь и подошёл чуть ближе. Обычно забинтованные пальцы Мидоримы теперь были свободны от белой ткани, и Кисе охватило непонятное смущение, будто он застал саму одноклассницу обнажённой. Впрочем, самой Мидориме на все его терзания явно было глубоко наплевать, её пальцы с прежней уверенностью продолжали летать по клавишам, нажимая то одну, то другую.
— Что ты тут забыл?
Кисе моргнул. Мелодия прекратилась, и Мидорима, наконец, соизволила обратить на него внимание.
— Ну, я... — адекватного ответа на вопрос не нашлось, да и думать особо не хотелось. Он всё ещё был под впечатлением.
Мидорима стянула очки и устало потёрла переносицу.
— Мидоримаччи, эта мелодия?..
— Реквием по мечте, — Мидорима посмотрела на него, как на идиота. То есть, даже не так, как обычно, а как на совсем законченного идиота.
— А...
— Не надо ничего говорить. И так очевидно, что такой, как ты, не может разбираться в музыке.
— Почему? — поднял брови Кисе.
— Хотя бы потому, что для этого нужны мозги. Это тебе не перед камерами лыбиться, — хмуро ответила Мидорима и начала заматывать пальцы. Белыми бинтами, виток за витком.
— Мидоримаччи, — окликнул её Кисе уже у самой двери.
— Чего?
— Ты часто тут играешь?
— Я состою в музыкальном кружке.
— Можно мне приходить сюда, слушать как ты играешь?
Где-то с минуту Мидорима молчала, только смотрела на него, повернув голову, будто оценивая.
— Нет, — наконец ответила она. — Не путайся у меня под ногами.
И вышла.

Судьба, тем не менее, благоволила Кисе - этим он объяснил себе, почему у него, абсолютно случайным образом, выходит сталкиваться с Мидоримой буквально везде, начиная от столовой и заканчивая крышей школы.
— Ты что, сталкер? — даже не скрывая раздражения, поинтересовалась Мидорима, когда они столкнулись на лестнице: он - после тренировки, она - по видимому, после занятия в музыкальном кружке.
— Да ладно тебе, Мидоримаччи! Я слышал, сегодня гороскоп советует ракам держаться ближе к близнецам. Ого, да у тебя бинты развязались!
И прежде чем Мидорима успела как-либо отреагировать на это, Кисе взял её за руку. Что-либо сделать с выбившимся белым хвостиком он, правда, не успел - Мидорима сориентировалась быстро и вырвала руку из его пальцев.
Кисе показалось, что температура на лестнице упала на пару-тройку градусов. А может дело в том, что за окном начали сгущаться тучи.
— Кисе. Что. Ты. Себе. Позволяешь.
Кисе невольно попятился. Взгляд Мидоримы из обычного презрительного стал необычным разозлённым.
— Исключительно из благих намерений, Мидоримаччи! Что ты сразу так кипятишься? Я...
Кисе по инерции сделал ещё шаг назад и вдруг почувствовал, как земля уходит из под ног.
— Ого, — только и смог выдавить он, мысленно удивляясь, как он только не свернул шею, падая с лестницы.
— И как ты только не свернул шею? Может хоть мозгов бы прибавилось, — впрочем, аура враждебности вокруг Мидоримы заметно ослабела.
— Мидоримаччи так жестока! — моментально воспользовавшись ситуацией, заныл Кисе. — Я же мог умереть!
— Было бы прекрасно, — сухо прокомментировала это заявление Мидорима, проходя мимо него.
— Неужели тебе совсем меня не жаль? — сокрушенно задал Кисе скорее риторический вопрос, проворно поднимаясь с места и с облегчением обнаруживая, что, вроде бы, ничего не сломано.
—- Ничуть, — ровным голосом ответила Мидорима, ускоряя шаг.
Когда Кисе переодел обувь, Мидоримы в холле не было.

На следующий день, стоило Кисе войти в помещение музыкального кружка, игра на пианино прекратилась.
— Зачем опять припёрся? — хмуро поинтересовалась Мидорима, не убирая пальцев с белых клавиш.
— Захотел послушать твою игру, — почти честно ответил Кисе.
— Проваливай, — бросила ему Мидорима, но игру продолжила. Однако сегодня что-то определённо шло не так. Кисе никогда не был сведущ в музыке, но даже он почувствовал какую-то фальшь в движениях Мидоримы. Её нахмуренные брови и глубокая складка, залёгшая между ними, только подтверждали эту догадку. Наконец, Мидорима прервала игру и резко встала. Кисе на всякий случай отступил на шаг.
— Кисе, не вздумай здесь больше появляться, — неожиданно тихо сказала Мидорима.
— Что? Почему?
— Потому что при тебе я не могу сосредоточиться, придурок! — теперь наоборот слишком громко рявкнула Мидорима и, оттолкнув его, скрылась в коридоре. Кисе оставалось только недоуменно посмотреть ей вслед.

Всё это неумолимо вело к одному: поворотной точке, событию. И оно произошло - двадцатого сентября в 13:10 на большой перемене. Как-то так вышло, что они оказались на школьной крыше одни. Мидориме это, разумеется, по вкусу не пришлось.
Можно ли ждать чего-то от девушки, всё общение которой с тобой составляют сообщения, варьирующиеся от лаконичного "сдохни" до чуть более развёрнутого "ты мешаешь", да холодно высказываемые просьбы не путаться под ногами?
Кисе не ждал и не надеялся, он просто пришёл к справедливому выводу, что терять, в общем-то, нечего.
"Мидоримаччи, ты мне нравишься", - на почти пустой крыше прозвучало всё же как-то не так. Во всех фильмах романтической направленности, в которых Кисе приходилось играть более или менее главные роли, сцены признаний выглядели куда более прельщающими. Однако, Кисе отлично знал, что если бы он начал говорить что-нибудь в стиле "потаённая страсть в твоих глаза вскружила мне голову", то несомненно получил бы полный потаённый страсти удар в случайную часть тела. Сейчас же дело ограничилось неестественно выпрямившейся спиной Мидоримы, да несколько гнетущим молчанием. Кисе взглядом сверлил спину Мидоримы, Мидорима молчала. Разве что уши у неё чуть покраснели - от негодования, видимо.
— Кисе, — наконец произнесла Мидорима абсолютно ровным голосом. — Я, видимо, ошиблась, когда решила, что из-за того падения с лестницы ты ничего не повредил.
"Кажется, мозгами ты как раз повредился" произнесено не было, но явственно повисло в воздухе.
— А...
— Вторник - 17:30.
— Что?
— Если тебе это действительно надо, можешь приходить в это время в помещение музыкального кружка, — Мидорима раздражённо дёрнула плечом и дёрнула дверь в помещение на себя, покидая крышу. Кисе от неё не отставал.
— Может мне и по четвергам приходить, Мидоримаччи?
— Нет. Хватит меня доставать, — у Мидоримы дёрнулся уголок рта.
Кисе только беззаботно рассмеялся. Однажды эти вторники обязательно перерастут в четверги, пятницы и все остальные дни недели. А пока...

— Отлично потрудились, ребята. Особенно ты, Кисе-кун, я знал, что ты исправишься, — довольно кивнул режиссёр после окончания съёмок. Кисе одарил его свой фирменной белозубой улыбкой, куда боле искренней, чем в прошлый раз.

...Ну а пока Кисе был готов довольствоваться даже вторниками. Тем более, теперь он был почти уверен, что одними вторниками дело будет ограничиваться не так уж и долго.

@темы: Kuroko no Basuke, фанфики, гет

---

Совместная работа - далеко не так просто, как кажется на первый взгляд

- Друг, я посмотрел всего энное кол-во серий Гинтамы, но напиши мне Камуи/Сого! - сказал мне Конь летом 2013 года.
- Конечно, не вопрос, - ответил я. И написал мини про обыгрывание фразы "бьёт значит любит" с пейрингом, фоновыми ТакаХиджами, и всё как полагается, в общем. Две недели я не мог перенести этот текст с телефона на компьютер. Или два месяца. Суть не в том. Когда в мои руки наконец попало нечто, на чём можно писать и отличное от телефона, я перечитал и...
- Чё-т я унылое дерьмо, Конь, прости и иди с Богом.
Но недавно я взял себя за яйца и написал. Джен.
Конь, прости меня за всё.
Мандаримачи, твой беттинг хоть как-то вытягивает меня из пучин неграмотности. Го со мной на ГИА.

К слову, хотел сходить на гнтмШВ и забил. Эз форевер.


Название: Совместная работа - далеко не так просто, как кажется на первый взгляд
Автор: crazykotyara
Саммари: Судьба предначертала ему в партнёры брата самой раздражающей в мире девчонки.
Жанр: джен, повседневность, 3-Z AU.
Рейтинг: G
Размер: мини
Персонажи: Окита Сого, Камуи
Дисклэймер: отказываюсь

2175 слов

Окита Сого никогда не был оптимистом. Впрочем, пессимистом он тоже не был, но в плохом расположении духа пребывал куда чаще, нежели в хорошем. И сейчас его настроение также было далеко от радужного.
Сегодня в школу третий раз подряд не пришёл ублюдок Хиджиката. Первый день его отсутствия Сого был почти счастлив - ещё бы, никаких больше «Сого, не жуй жвачку на физ-ре», «Сого, не спи на уроке», «Сого, пиши тест сам», «Сого, не доставай рыжую». Хиджиката Тоширо вообще был крайне раздражающим субъектом, вбившим себе в голову, что он обязан опекать своего одноклассника, раз Кондо-сан так беспокоится об этом. И если опека Кондо, когда он ещё не выпустился из школы, была более лояльной и непостоянной в силу того, что учились они в разных классах, то от вечно нервного Хиджикаты ничего кроме раздражённых замечаний и окриков дождаться было нельзя. Однако на второй день Сого почувствовал лёгкую скуку, на третий день переросшую в скуку просто невыносимую. Единственное, что ему оставалось - задирать китаянку, но даже это не приносило прежнего удовлетворения, да и учились они в разных классах.
Второй причиной было нечто ещё более живописное: им дали задание, обязательное к выполнению, - небольшое сочинение на заданную тему. В парах.
Оглядываясь назад, Сого пришёл к выводу, что был бы не против оказаться в паре с занудой Кацурой, скучным до зубной боли Ямазаки или даже высокомерным дураком Такасуги. Но судьба предначертала ему в партнёры брата самой раздражающей в мире девчонки.
На самом деле, если причины неприязни Сого к Хиджикате или Кагуре были достаточно ясны, то раздражение от одного вида рыжего одноклассника витало где-то на подсознательном уровне, ничем не подкреплённое. Более того, они даже не перекинулись ни словом с начала учебного года - Камуи предпочитал компанию Такасуги, а Сого вынужден был проводить своё время в компании с Хиджикатой.
Надутый пузырь из жвачки с треском лопнул, прерывая его размышления. Жвачка была мятная, что было ещё одним поводом плохого настроения. Любимой клубничной не было в магазинчике у дома уже второй день, а идти куда-то дальше на её поиски было элементарно лень.
— И долго ты собрался молчать? Это раздражает, — Камуи беззаботно улыбнулся. В него тут же захотелось запустить что-нибудь тяжелое.
— Ты уже можешь идти и писать что-нибудь, — демонстративно зевнул Сого.
— Боюсь, это парная работа.
— Не волнуйся, я не против увидеть свою фамилию в графе «автор работы». Тебе показать, как она пишется? Постарайся переписать без ошибок, хоть ты и нелегальный эмигрант из Китая, безграмотность это не оправдывает.
Камуи на подколки отреагировал на удивление спокойно - только беззаботно потянулся. Затем повернул голову и открыл глаза.
— Люди, рассказывающие не смешные шутки, получают сломанную шею.
Где-то он уже что-то такое слышал.
А глаза у Камуи были насыщенного синего цвета, совсем как у его сестры, или даже ярче.
Пожалуй, это могло бы быть интересным.

***

— Возвращаясь к теме, — Камуи постучал пальцем по столу. — За что ты любишь наш город?
Они сидели в достаточно тихом кафе: кроме них было всего два-три посетителя.
— Не город, а район, — машинально поправил Сого, бросив взгляд на листок с темой их работы.
— Не имеет значения.
— Ну разумеется, обывателям не понять тонкую грань между городом и районом.
— Ты начинаешь меня раздражать, Окита-кун, — улыбка Камуи была настолько приторной, что Сого даже скривился.
— Это взаимно.
— Я польщён. А теперь ответь уже на мой вопрос.
Сого замолк. Если вдуматься, то...
— Но я не люблю этот район. Да и город вообще.
— Надо же, — Камуи улыбнулся ещё шире. — Я тоже.
Повисла напряжённая пауза.

***

— Мне надоело, — спустя полчаса безуспешных попыток опросить прохожих заявил Камуи.
Сого сжал в руке пустую упаковку из-под жвачки и с размаху запустил в урну. Несмотря на ухудшающееся настроение, он не промахнулся.
— Если бы ты не выглядел как последний придурок, от нас бы не шарахались все, начиная от директора школы и заканчивая бомжами, — немного устало протянул Сого и прислонился спиной к стене. — Кстати, матушка учила меня не разговаривать с хулиганами и нелегальными иммигрантами. А в твоем случае верно и то, и то.
— Нет, только первое, — всё так же спокойно улыбаясь поправил Камуи. — Кстати, неудачная шутка, которую повторили дважды, остаётся всего лишь неудачной шуткой, которую повторили дважды.
— А люди, рассказывающие неудачные шутки получают перелом шеи?
— Именно. Окита-кун такой догадливый.
Сого среагировал молниеносно, и пальцы Камуи обхватили его руку, выставленную перед шеей. Его пальцы были длинными и костлявыми, с неровно подстриженными ногтями, а хватка чертовски крепкой.
— Смекалка и скромность всегда были моими сильными сторонами, — самодовольно ответил Сого и дернул рукой, отводя её от своего лица. Сдвинься Камуи хоть на миллиметр вперёд, и их носы бы соприкоснулись. Сого успел почувствовать на лице горячее дыхание, и Камуи отстранился, как ни в чём не бывало поднял упавший на асфальт зонт и раскрыл его над собой. Из-за облаков как раз показался луч солнца. Краем уха Сого слышал, что у всей их семьи аллергия на солнце. Неудачники.
— В таком случае, просто поспрашиваем у знакомых, — Камуи повёл плечами так, будто их разговор и не прерывался.
Сого прикрыл глаза и зевнул, его действительно начинало клонить в сон. Пожалуй, всё это не столько интересно, сколько утомительно. На выведение из себя того же Хиджикаты уходило гораздо меньше энергии при большем количестве положительных эмоций. С другой стороны... Всё-таки, что-то в этом было.

***

— Этот садист переступит порог нашей квартиры только через мой труп, — грозное выражение лица китаянки смешно контрастировало с её дурацким пушистыми тапочками светло-розового цвета. Сого саркастически хмыкнул и открыл было рот, но Камуи опередил его.
— Это я могу устроить.
— Повтори это, когда будешь избитым валяться у меня в ногах, тупой брат!
— Не припоминаю, чтобы хоть одна наша драка заканчивалась чем-то подобным. Обычно всё наоборот, тебе так не кажется?
— Не выдумывай! Чтобы я проиграла кому-то с такой дурацкой причёской?!
Сого вздохнул и невозмутимо протиснулся мимо китаянки вглубь квартиры. Скинул кроссовки и прошёл дальше. Похоже, девчонка настолько втянулась в перепалку с братом, что начисто забыла и о причине, по которой она началась, и об Оките в целом. Что ж, это было только на руку.
Какая из дверей ведёт в комнату Камуи он понял сразу же - если остальные две двери были заполнены всякими жизнеутверждающими надписями в стиле «Йородзуя навсегда!» или «Парики - это не всегда плохо!», то эта дверь была абсолютно чистая, не считая нескольких пятен чего-то бурого.
— Это кетчуп.
Сого с трудом подавил рефлекторное желание не глядя заехать в какую-нибудь часть тела Камуи локтем. Да и то, что он не услышал шагов одноклассника, раздражало уже само по себе. Но вместо этого он выразительно поднял брови.
— Вот и Шинске мне не поверил. Хотя это действительно кетчуп.
— М-м, — всё так же выразительно протянул Сого и толкнул дверь. Вопреки ожиданиям, в комнате Камуи было достаточно чисто. Разве что у кровати валялась стопка манги и несколько ярких брошюр. Сого нагнулся и поднял одну из них. «Уход за волосами. Как не облысеть раньше времени» - гласил яркий заголовок. «10 советов по уходу за волосами от Зурако-чан» - чуть ниже. На обложке была длинноволосая девушка, смутно кого-то напоминающая. Все ещё держа брошюру в руке, Сого обернулся.
— Положи на место, будь добр, — возможно ему просто показалось, но улыбка Камуи стала какой-то кривой.
— Неужто боишься облысеть? — ехидно поинтересовался Сого, бросая брошюру на место.
— Конечно нет, — улыбка Камуи стала ещё более кривой. — Это отца.
— Вот оно как? — Сого поднял брови.
— Именно так, — с нажимом ответил Камуи. Врать он не умел абсолютно.
Сого понимающе кивнул так, чтобы сразу стало понятно, что он не поверил ни единому слову, и сел на край стола. Камуи, по-прежнему кривовато улыбаясь, занял стул.
— Ну, скольких ты опросил? — Сого потянулся и вытащил из кармана несколько скомканный листок, отведённый под опрос.
— Шестерых, — свой листок Камуи вытащил из ящика стола и передал их Сого. Тот сразу же погрузился в чтение. Чем быстрее начнёт, тем быстрее закончит:
«Я люблю наш район за возможность подворовывать в магазинах, оставаясь безнаказанным»,
«Я люблю наш район за ту легкость, с которой тут можно получить нелегальное оружие»,
«Я люблю наш район за тёмные переулки, где можно разобраться со всеми идиотами, не привлекая лишнего внимания»,
«Я люблю наш район за ленивую и незаинтересованную ни в чём полицию»,
«Я люблю наш район за жителей, которых не смущают вопли и шум драки под окнами»,
«Я просто хочу уничтожить этот прогнивший район».
Окита поднял глаза.
— Это кого ты опрашивал? Якудзу?
— Нет, ребят из моей старой школы. Я же только в этом году перевёлся из ПТУ имени Ято. Ну и Шинске, — удивительно, как от этой слащавой улыбки ещё не засох стоящий на подоконнике кактус.
— Не уверен, что такие ответы устроят учителя, — Сого положил лист на стол и задумчиво поглядел на свой. Впрочем, ответы Камуи не сильно отличались по адекватности от его, в стиле «Я люблю наш район за лучший майонез во всём городе» или «Я люблю наш район за то, что сколько бы меня не увольняли, новая работа всё равно находится. Правда, и с неё меня увольняют тоже. А, и ещё тут дешёвое мыло и верёвки!»
Сого вытащил из кармана новую упаковку жвачки, опять с чертовой мятой, распечатал её и запихнул несколько штук в рот.
— Ну, видимо придётся включать воображение.

Когда они закончили, уже начало смеркаться. Писал, правда, в основном Сого, Камуи только хмыкал и периодически приносил стакан с соком. От сока Сого отказался сразу - красные пятна на двери и подозрительно довольная ухмылочка Камуи вызывали определённые опасения.
Зато его усилия увенчались успехом - на столе лежало четыре листа исписанных небрежным почерком: каллиграфия никогда не была сильно стороной Сого.
— Знаешь, я разочарован, — протянул Камуи, закинув голову к потолку. — Ты считаешься таким лютым садистом, а выдать ничего кроме шаблонной фигни не смог.
— Что бы ты понимал, — снисходительно ответил Сого. — Для учителей нет хуже пытки, чем читать в сотый раз слова, которые писали уже сотни классов. Я не настолько добрый, чтобы развевать их скуку.
Он поднялся на ноги и прошёл к двери. Затормозил только у самого выхода в коридор, где обернулся к Камуи.
— Кстати, глазеть в окно, пока пьёшь сок, - это не самая лучшая идея. Вдруг какой-то недоброжелатель подсыплет туда слабительное? — и в быстром темпе покинул квартиру одноклассника, не желая ввязываться в драку с кем-либо из сумасшедшего семейства.
Однако, жизнь начинала налаживаться.

***

Сегодня у Окиты Сого выдался вполне неплохой день.
Ублюдок Хиджиката вернулся после недолговременной болезни (это каким неудачником надо быть, чтобы простудиться в такую теплую погоду. Лучше бы вы заболели раком лёгких, - высказался по этому поводу Сого), и его разозлённое лицо, как всегда, принесло массу положительных эмоций.
Сочинение Сого и Камуи успешно сдали. И, судя по невыносимому унынию, отразившемуся на лице учителя, когда он пробежался глазами по первым строчкам текста, расчёт Сого полностью оправдался.
А в ближайший магазин, наконец, вернулась клубничная жвачка.

Сейчас Сого лежал на школьной крыше в маске для сна и глубокомысленно выдувал розовые пузыри.
Единственное, что омрачало его настроение - саднящие синяки и ушибы. Сегодня он посетил кружок кендо, в котором состоял. Посетил впервые с тех пор, как Кондо-сан, бывший глава кружка, выпустился.
Руководствовался Сого простой идеей - лучше Хиджикаты разозлённого только Хиджиката побитый и раздосадованный поражением. Исключая тот факт, что Сого оказался избит не меньше, расчёт оправдался и здесь.
Вдруг на крыше стало как-то слишком темно. Сого зевнул и нарочито медленно стянул маску.
— Я тут подумал, — Камуи как всегда улыбался, но теперь его глаза не были прищурены и в них читалось что-то похожее на заинтересованность. Заходящее солнце окрашивало его рыжие волосы в кроваво-красный.
— О, ты умеешь думать? — Сого убрал маску в карман. Он уже догадывался, что может за этим последовать. А всё из-за того, что тупой Хиджиката разрешает кому попало заходить в здание клуба.
— Я видел сегодня тебя на тренировке, — Камуи пропустил колкость мимо ушей. — И пришёл к выводу, что слухи о тебе, как о неплохом фехтовальщике имеют под собой какую-то основу. Так что почему бы нам не размять кулаки?
Сого лениво поднялся. Как рыжий придурок связал умение махать мечом с умением махать кулаками он не понял, но это можно было списать на семейную придурковатость.
— Звиняй, я не в настроении. Почему бы тебе не пойти и не избить Хиджикату-сана? Только не убивай его, это моя привилегия.
— Не пойдёт, — Камуи прищурился.
— Тогда прости, — Сого хмыкнул. Кулак просвистел у него прямо над головой. Первый лестничный пролёт Сого просто перескочил. Затем усмехнулся и крикнул:
— Кажется, тебе придётся хорошенько побегать, чтобы поймать меня, тормознутый китаец.
Ещё один пролёт.
— А ещё лучше приходи убивать меня завтра. У меня скоро дорама начинается, а я не включил запись.
— Я буду убивать тебя столько, сколько захочу и тогда, когда захочу. Надеюсь, ты не сильно против, поскольку твоё мнение меня не интересует, — на бледных губах Камуи по-прежнему играла широкая улыбка. Похоже, он не на шутку наслаждался происходящим.
— Ну значит, я просто заставлю тебя считаться с ним, — бросил Сого, перепрыгивая очередной пролёт. Тот факт, что Камуи бегал не намного медленнее его, досаждал. Впрочем...
Впрочем, налаживалась у Сого жизнь или нет, в ближайшее время скучать ему явно не придётся.

@темы: гинтама, фанфики, джен, тут был ваш пейринг, но всё опять скатилось в джен

---

Не мог не.

КинТама

КинСару

@темы: гинтама, фигурки

---

Переводы

Снесу заодно и додзинси сюда.

Никакой коммерческой выгоды не извлекаю.
Язык оригинала японский.

Фандом: Shingeki no kyojin
Форма: додзинси
Пейринг: Ирвин/Ривай
Название: Какан Венок
Оригинал: www.pixiv.net/member_illust.php?mode=manga&illu...
Саммари: Девочка дарит Ирвину какан, и у Ривая подрывает пукан проститеябольшенебуду
Рейтинг: G
Переводчик: crazykotyara
Оформление: Samurai_Heart
Примечание: переводилось для Guren Toushi в честь дня Российского флага

14 стр

И.
Фандом: Shingeki no kyojin в кроссовере с Гинтамой.
Форма: стрип?
Персонажи: Ирвин, Ривай и

спойлер

таракан
Оформление и перевод с японского мой, соответственно.


Ещё кроссоверы от этого же артера: www.pixiv.net/member_illust.php?mode=manga&illu...

@темы: слэш, перевод, гинтама, shingeki no kyojin, додзинси

---

Избалованные дети остаются такими на всю жизнь

Изначально не хотел тащить в дневник по причине некой скомканности, но пусть будет. Кстати, немного о парадоксе: шипперил ГинОки - не мог написать ничего более или менее стоящего, подохладел - идеи фонтаном. другое дело, что выносить их все на бумагу у меня нет возможности, но это уже совсем другая история
А, ещё я по-прежнему не умею определять жанры. Существуют ли люди типа бет и гамм, но которые определяют его жанррейтинг?


Название: Избалованные дети остаются такими на всю жизнь
Автор: crazykotyara
Саммари:
Все их встречи абсолютно случайны - так утверждает Сого.
Жанр: преслэш, повседневность
Рейтинг: G
Размер: драббл
Персонажи: Окита Сого, Саката Гинтоки
Дисклэймер: отказываюсь

574 слова

В воздухе мутными клочьями висит пар, постоянно с новой силой идущий изо рта. Впервые за много дней в Эдо пошёл снег.
- Данна, - немного гнусаво тянет Сого. - Данна, купите мне данго.
- Любой каприз за ваши деньги, - Гинтоки даже не поворачивает головы. Серебристые волосы торчат во все стороны ледяными иглами, на которых совсем не видно белоснежных хлопьев снега. Разумеется, встреча мастера на все руки и прогуливающего работу капитана первого отряда абсолютно случайна.
- И вам не стыдно быть таким меркантильным, данна? - этот вопрос сугубо риторический. Каждый, кто знает Сакату Гинтоки хоть сколько-нибудь хорошо, может с уверенностью ответить, что этому человеку никогда не бывает стыдно. - Разве взрослые не должны баловать детей?
- Не вижу тут детей, Окита-кун, - всё так же лениво отвечает Гинтоки. И тут же ядовито добавляет: - Вижу только человека из бесполезной организации, на которую идут деньги с моих налогов.
- Вот только не говорите, что вы действительно платите налоги. И эта бесполезная организация защищает вас от преступников...
- Прогуливая дежурства в парке? Сейчас же наверняка твоя смена. Что за молодёжь пошла! - Гинтоки театрально прикладывает руку ко лбу, сопровождая жест охами и ахами. - Мало тебя пороли в детстве.
- Вас, видно, ещё меньше, раз вы выросли таким негодяем, - не остаётся в долгу Сого.
- Я вырос прекрасным человеком, - с достоинством парирует Гинтоки и закидывает ногу на ногу. - Настоящий труженик. Тащу на своих плечах двух детей и собаку. Тебе никогда не понять моих страданий, Окита-кун.
Сого действительно не понимает, как можно добровольно тащить на своих плечах сумасшедшую нелегальную иммигрантку, истеричку и белого монстра, но решает оставить свой вопрос при себе. Не смотря на холод, пробирающийся даже под китель из плотной ткани, его начинает клонить в сон.
- Не мы такие - жизнь такая, Окита-кун, - тем временем продолжает разглагольствовать Гинтоки. - Ты лишь хочешь спокойной жизни, но неприятности сами находят тебя. А ещё тебя находят рыжие обжоры и их семьи, самки горилл, выжившие из ума старые товарищи и чересчур принципиальные никотиновые маньяки. Как прикажешь после этого оставаться нормальным человеком?
- Действительно, - отстранёно кивает Сого, пропустив мимо ушей остаток длинного и невыносимо скучного монолога. Слова почему-то стали тяжелыми и соскальзывали с языка почти с такой же неохотой, с какой ублюдок Хиджиката не хочет соскальзывать с отвесной стены во время очередной облавы на группировки Джои. - Так вы купите мне данго?
- Постой-ка, Окита-ку-у-ун. Ты же слушал меня? Ты же слушал, как старый Гин-сан делился с тобой мудростью? Ты же...
- Да вы весь закоченели, данна, - резко прерывает Сого, поднимаясь на ноги. Рука Гинтоки, та, что не спрятана в рукав кимоно, - действительно выглядела не лучшим образом. Если бы на месте данны был какой-нибудь майонезный ублюдок, ему можно было бы помочь согреться. Например, снарядом из базуки. Но Саката Гинтоки - не майонезный ублюдок, а огнестрельного оружия под рукой нет.
- Пусть вас холодною рукой укроет снег, - почти дружелюбно цитирует Сого и разворачивается, на ходу вытаскивая упаковку клубничной жвачки.
- Глаза б мои тебя не видели, - долетает ему в спину не менее дружелюбное пожелание, но Сого и не думает оборачиваться. В правду ли данна не желает его видеть - никого не интересует, ведь их встреча абсолютно случайна. Как и все встречи до этого, и как и все встречи, которые будут после этого.
Все их встречи абсолютно случайны - так утверждает Сого. Возможно, он немного лукавит. Но ведь если взрослые больше не желают баловать детей, то что остаётся детям? Только баловать себя самим.

@темы: преслэш, гинтама, фанфики

---

Последний сигнал.

Я... Наконец-то... Написал что-то ещё по Гинтаме. Q.Q.

Название: Последний сигнал
Автор: crazykotyara
Саммари: Последний сигнал прозвучал, когда горящие звериные глаза оказались в дюйме от его лица.
Жанр: джен, драма. наверное
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Персонажи: Шинпачи, Гинтоки. Немного Окиты с Хиджикатой.
Дисклэймер: отказываюсь

926 слов

Шинпачи был в меру наивным человеком и признавал это сам. Поэтому, он не верил в возможность подобного до самого конца.
Он первым обнаружил медленно происходящие с Гинтоки метаморфозы: углубившуюся складку между бровями, напряжение в плечах, что-то странное, периодически сменявшее привычную безразличность во взгляде.
Обнаружил, но предпочёл не заметить, списав это на разыгравшееся воображение.

Это было первым сигналом. Благополучно пропущенным сигналом.

Шинпачи в последнее время всё чаще оставался на ночь в Йородзуе. Кулинарные эксперименты Отае с каждым днём становились всё более ужасающими, бдительность нельзя было терять ни на секунду. Только почти полный переезд в Йородзую позволял ему сохранить часть нервов, относительно здоровый сон и работоспособный желудок.

Ночью в Йородзуе было гораздо тише, чем днём. Из приоткрытого окна сквозило. Шинпачи созерцал потолок в попытке уснуть поскорее. Тишину нарушало только посапывание Садахару, сонное бормотание Кагуры, заглушённое дверцей шкафа, и... И всё. Привычного храпа Гин-сана слышно не было. Неужели этот бездельник опять ушёл накачиваться пивом вместе с Хасегавой-саном? Шинпачи тихо соскользнул с дивана и, стараясь держаться подальше от спящего комка шерсти, белеющего в темноте, на цыпочках начал путь к комнате Гинтоки. Сёдзи были неплотно прикрыты, из-за чего образовавшаяся небольшая щель позволяла заглянуть внутрь комнаты.
Опасения Шинпачи не подтвердились - Гинтоки был там, где ему и полагалось быть, на своем футоне. Более того, он даже не бодрствовал. Но страдальческая гримаса, исказившая обычно спокойное лицо Гинтоки, была возможна только в двух случаях: у самурая либо было сильнейшее похмелье, либо кошмарные сны. А может и то, и другое сразу. Шинпачи задержался взглядом на непривычно бледном лице, блестевшем потом даже при слабом свете луны из окна, и уже собрался вернуться и попробовать заснуть, как Гинтоки вдруг распахнул глаза, резко принимая сидячее положение. Затем он постепенно, будто в замедленной съёмке, обернулся, и их глаза встретились. На долю секунды Шинпачи испугался. Потому что этот взгляд не мог принадлежать Гин-сану. Этот взгляд вообще не мог принадлежать человеку. Но наваждение спало так же быстро, как и появилось, а взгляд Гинтоки вновь потерял всякие эмоции.
– Эй, Пацуан, ты потерял что-то в комнате Гин-сана? Может быть, где-то здесь спрятано сокровище? Ты что-то утаиваешь от меня? Неужели ты ищешь философский камень? И неужели ты уже прошёл одноголового пса? – всё это было произнесено на одном дыхании.
Шинпачи окончательно расслабился. Всё-таки, ему привиделось. Возможно, что всё это результат недосыпа.
– Можешь не отвечать. – со вздохом и напускным разочарованием продолжил Гинтоки, по своему истолковав его молчание. – Я и так знаю, что вы все плетёте у меня за спиной заговоры, пытаясь заполучить наследство. Прочь! С глаз долой, из сердца вон. Не тревожь мои седины, Пацуан.
– Можно подумать, у тебя есть хоть что-то, что можно унаследовать! – привычно возмутился Шинпачи.
– Мою мудрость, – с достоинством ответил Гинтоки и демонстративно повалился на футон, накрываясь одеялом с головой. Мол, разговор окончен.
– Спокойной ночи, Гин-сан, – сказал Шинпачи паре видневшихся из под одеяла серебряных вихров и поспешил вернуться на диван. По пути он будто ощутил чей-то взгляд, прожигающий спину между лопатками, но когда обернулся, не увидел ничего, кроме полуприкрытых сёдзи и кучерявой макушки.

Это могло послужить вторым сигналом. Но не послужило, а всего лишь было списано на разыгравшееся воображение.

– О, Хиджиката-сан. Добрый день.
Хиджиката ограничился кивком, сосредоточенно щёлкая зажигалкой.
– Какие люди. Хиджиката-кун, что ты здесь забыл? – вклинился Гинтоки.
– Я при исполнении, чтоб ты знал, кучерявый! – мгновенно завёлся Хиджиката.
Шинпачи непроизвольно вздохнул. Кажется, ближайшие сорок минут уйдут на перепалку между Гин-саном и замкомандующего Шинсенгуми.
– Не вешай мне лапшу на уши, майонезный ублюдок! Мы все знаем, какие у вас исполнения.
– Вот именно, Хиджиката-сан. Разве можно человеку при исполнении так нагло бездельничать и дымить вместо работы? – в поле зрения появился Окита, как всегда жующий жвачку и играющий в приставку.
– Разве вы не делаете то же самое, Окита-сан?
Мысленно Шинпачи порадовался, что с ними нет Кагуры. Споры спорами, а быть свидетелем очередной драки ему хотелось меньше всего. В первую очередь потому, что свидетели сражений Кагуры с Окитой очень редко оставались в целости и сохранности.
– А вы разве не слышали, Данна? Неподалеку от вас людей режут, – Окита надул огромный розовый пузырь, который тут же взорвался, оставляя на губах парня тонкую розовую плёнку.
– Если бы я следил за всем, что тут происходит, в живых бы уже не числился, – Гинтоки выдохнул и запустил в волосы пятерню.
Шинпачи на автомате проследил взглядом за рукой. У Гин-сана была самая обыкновенная рука. Мозолистая, с узловатыми пальцами и неровно обгрызенными ногтями. Под некоторыми была бордовая каёмка, смахивающая чем-то на засохшую кровь. Будто заметив его взгляд, Гинтоки опустил руку, пряча её под кимоно.

Это могло послужить третьим сигналом. Шинпачи благополучно проигнорировал его.

Сколько было этих сигналов? Пять? Семь? Десять?
Шинпачи придумал оправдание им всем до одного. Каждое новое оправдание было всё более и более хлипкими. Они разбились бы на осколки, как паршиво склеенная ваза, если бы кто-то ещё раз затронул эту тему.

Убийства в Кабуки-чо продолжались. Большинство придерживалось версии, что всё это - разборки между группировками Джои.
Шинпачи пустым взглядом смотрел на бурое пятно, непонятно откуда взявшееся на белой ткани кимоно Гин-сана. Иногда пятно - это просто пятно.

Последний сигнал прозвучал и исчез, когда он был поставлен перед фактом.
В сигналах больше не было надобности. Потому что самого Гинтоки тоже не было.
Эти руки, заляпанные кровью. Это не руки Гин-сана.
Это разорванное кимоно. Это не кимоно Гин-сана.
Эти оскаленные зубы. Это не зубы Гин-сана.
Эти глаза. Это не взгляд Гин-сана.
Это не лицо Гин-сана.
Это не Гин-сан.
Это не Гин-сан.
Это не Гин-сан.

Последнего сигнала не было. Прежние - были имитацией, не более. Потому что он не верил.

Последний сигнал прозвучал, когда горящие звериные глаза оказались в дюйме от его лица.

@темы: гинтама, фанфики, джен, тут был ваш пейринг, но всё опять скатилось в джен